Эта книга, собранная на основе фб-дневников и моих фотографий, размещённых там же, в реале существует как набор открыток. Картинка, а на обороте — небольшой текст. 49 фрагментов жизни, о которых по той или иной причине не хочется забывать. В каком-то смысле её можно считать травелогом. Читается в произвольном порядке.
Елена Соловьёва
Там, где я БЛУКаю
Елена Соловьёва
Там, где я БЛУКаю
По небесным грядкам
22.09.2019
Обычно, оказавшись у иллюминатора, я снимаю, как потерпевшая, хотя в последний раз даже две пятнадцатилетние китаянки, похожие на милых морских свинок, смотрели на меня с недоумением. Они-то были поглощены серьёзным делом: азартно потрошили глянцевые журналы, вырывали из них пробники, заполняли какие-то анкетки. С горящими глазами выпросили мой экземпляр, пока я пыталась поймать на телефон косяки ветряков, стоящие прямо в море, корабли и линию прибоя. Да ещё облака выдались какие-то необыкновенные, превратив кашинское «по небесным грядкам» из метафоры в реальность. Никак не могу привыкнуть, что столько красоты можно наблюдать сразу. И так легко-быстро менять в сознании масштаб восприятия: только что был червь ползущий, а теперь даже не птица, потому что птицам сюда не добраться.
Как-то летела в Красноярск, иллюминатор располагался у самого крыла. И лунный свет так уютно, по-домашнему лежал на нём, точно на бабушкином комоде. Но одновременно можно было наблюдать, как он ртутно скользит и перетекает внизу, по земле, повторяя изгибы рек, отмечая зеркальца озёр. Творя, по всей видимости, удивительной красоты лунную ночь, которую не могли видеть с такой высоты поэты 19-го века. Тот самый фетовский сад, полный луной, с гостиной без огней и раскрытым роялем, и тютчевский глухой час «лунной сизой ночи», когда «и сердце в нас подкидышем бывает».
Лондон добавил к самолётной теме новое. Оказывается, можно провести весь день, просто наблюдая за авиалайнерами. Не пытаться угадать модель, а фиксировать картинку-момент, на которой главными действующими персонажами будут, кроме самолёта, облака, крыши, фонари, а фоном — исчерченное конденсационными следами небо.
Как-то летела в Красноярск, иллюминатор располагался у самого крыла. И лунный свет так уютно, по-домашнему лежал на нём, точно на бабушкином комоде. Но одновременно можно было наблюдать, как он ртутно скользит и перетекает внизу, по земле, повторяя изгибы рек, отмечая зеркальца озёр. Творя, по всей видимости, удивительной красоты лунную ночь, которую не могли видеть с такой высоты поэты 19-го века. Тот самый фетовский сад, полный луной, с гостиной без огней и раскрытым роялем, и тютчевский глухой час «лунной сизой ночи», когда «и сердце в нас подкидышем бывает».
Лондон добавил к самолётной теме новое. Оказывается, можно провести весь день, просто наблюдая за авиалайнерами. Не пытаться угадать модель, а фиксировать картинку-момент, на которой главными действующими персонажами будут, кроме самолёта, облака, крыши, фонари, а фоном — исчерченное конденсационными следами небо.
Про животных и людей
09.09.2019
Юля с Серёжей живут на окраине Лидса в маленьком двухэтажном доме на две семьи с детьми-студентами, Светой и Федей. Их сосед за стенкой — холостой барабанщик. Уходя на работу, он на весь день выпускает на улицу свою черно-белую кошку Петти. Она, скучая, наведывается в гости к Юле, пока Серёжа преподаёт в университете что-то там по компьютерной лингвистике. Юля зовёт кошку Марусей. Петти-Маруся ничего не ест, просто просит её погладить. От соседей через дорогу заглядывает в гости рыжий кот Джинджер. В сумерки к пепельнице в маленьком садике за домом сползаются слизни. Запах табака нравится им до такой степени, что они до бумажной основы исшоркали пустую пачку, лежащую на пороге. Надпись про мучительную смерть больше не видно. За это я благодарна слизням, хотя они мне не нравятся.
Их родственницу улитку с оранжевым теремком на спине я видела всего один раз, в дождь. Следующий дом вверх по улице, ближе к полю для регби, принадлежит бывшему садовнику Колину. Он живёт один и никого не любит. Особенно русских и польских соседей. Раньше он уезжал по делам, оставляя включенной на всю катушку громкую музыку. Полька не выдержала и пожаловалась в полицию. Её поддержали соседи-англичане. Музыка прекратилась. «С Серёжей Колин здоровается, — говорит Юля, — он как-то дал ему 10 фунтов за какую-то мелкую работу. Со мной — нет, я отказалась, чтобы он подстриг у нас кусты за те же деньги».
В саду растёт дикая жимолость, цветущая даже в октябре. Юля, как и я, считает раковины от устриц не мусором, а поделочным материалом. Красивые листья, подобранные вчера в Йорке, мы запихнули сушиться в увесистый том кулинарных рецептов от Сальвадора Дали, которого «не жалко». Юле не нравятся рецепты испанского гения, слишком вычурно и витиевато. Сегодня на ужин она готовит косулю по Тулузу Лотреку: смесь мяса ягнёнка, утки и колбасок с красной фасолью. Не знаю, чем я буду кормить Иванова, когда мы вернемся домой.
Их родственницу улитку с оранжевым теремком на спине я видела всего один раз, в дождь. Следующий дом вверх по улице, ближе к полю для регби, принадлежит бывшему садовнику Колину. Он живёт один и никого не любит. Особенно русских и польских соседей. Раньше он уезжал по делам, оставляя включенной на всю катушку громкую музыку. Полька не выдержала и пожаловалась в полицию. Её поддержали соседи-англичане. Музыка прекратилась. «С Серёжей Колин здоровается, — говорит Юля, — он как-то дал ему 10 фунтов за какую-то мелкую работу. Со мной — нет, я отказалась, чтобы он подстриг у нас кусты за те же деньги».
В саду растёт дикая жимолость, цветущая даже в октябре. Юля, как и я, считает раковины от устриц не мусором, а поделочным материалом. Красивые листья, подобранные вчера в Йорке, мы запихнули сушиться в увесистый том кулинарных рецептов от Сальвадора Дали, которого «не жалко». Юле не нравятся рецепты испанского гения, слишком вычурно и витиевато. Сегодня на ужин она готовит косулю по Тулузу Лотреку: смесь мяса ягнёнка, утки и колбасок с красной фасолью. Не знаю, чем я буду кормить Иванова, когда мы вернемся домой.
Улов
05.09.2019
К вечеру у меня возникло стойкое ощущение, что я контрабандист, и карта памяти моего фотоаппарата забита сокровищами. Весь день я охотилась за радугой над морем (как вчера за радугой вековых замковых стен). Она то появлялась, то исчезала всю нашу прогулку. На обратном пути в Лидс Иванов говорит:
— Я бы книгу про Англию назвал «Между дождями».
— Может «Между радугами»? — робко предложила я.
— «Между дождями», — подвела итог Юля.
— Я бы книгу про Англию назвал «Между дождями».
— Может «Между радугами»? — робко предложила я.
— «Между дождями», — подвела итог Юля.
Как делается осень-1
18.08.2019
Что уж: даже суперстойкая пижма потемнела вдоль дорог, иван-чай закосматился, последняя малина осыпается в траву, которую теперь нет надобности косить. Шиповник ещё выбрасывает нераскрывшиеся бутоны рядом с вполне оформившимися плодами, но пауки принялись за свои необъятные полотнища — ткут осень. А она уже здесь — неприметным почти, ещё стыдливым листопадом, который яблоня-ранет у крыльца смахивает украдкой, как тихие, светлые слёзы, не предназначенные для чужих глаз.
На дачу попали в полнолуние, светило так, что почему-то вспомнилась флоберовская «Саламбо». В пандан и ведьма-брелок, болтающаяся в машине у женщины, которая решила нас подвезти. От Ключевска до сада УНЦ километра четыре по лесной дороге, и мы обычно ходим пешком. Но в последнее время наш лечебный моцион постоянно прерывают сердобольные автомобилистки: садитесь, дескать, подбросим. Не иначе как местное сообщество ведьм тайно взяло над нами шефство.
Попыталась заснять луну с крыльца, под которым живёт ящерица и обрела приют колония ландышей, а в фокус неожиданно попало несозревшее яблоко-дичок. Они как будто разговаривали: ранетка и луна. Наутро едва отыскала фигурантку среди ей подобных. А дни, если есть солнце, вполне ещё жаркие, сотканные из полновесного какого-то (так и хочется сказать «вызревшего за лето») счастья-покоя, попискивания птах-ягодниц, трепыхания их крыльев. Даже сороки тарахтят здесь куда мелодичнее, чем в городе, иногда сбиваясь на почти гармоничный свист. Совсем как я.
На дачу попали в полнолуние, светило так, что почему-то вспомнилась флоберовская «Саламбо». В пандан и ведьма-брелок, болтающаяся в машине у женщины, которая решила нас подвезти. От Ключевска до сада УНЦ километра четыре по лесной дороге, и мы обычно ходим пешком. Но в последнее время наш лечебный моцион постоянно прерывают сердобольные автомобилистки: садитесь, дескать, подбросим. Не иначе как местное сообщество ведьм тайно взяло над нами шефство.
Попыталась заснять луну с крыльца, под которым живёт ящерица и обрела приют колония ландышей, а в фокус неожиданно попало несозревшее яблоко-дичок. Они как будто разговаривали: ранетка и луна. Наутро едва отыскала фигурантку среди ей подобных. А дни, если есть солнце, вполне ещё жаркие, сотканные из полновесного какого-то (так и хочется сказать «вызревшего за лето») счастья-покоя, попискивания птах-ягодниц, трепыхания их крыльев. Даже сороки тарахтят здесь куда мелодичнее, чем в городе, иногда сбиваясь на почти гармоничный свист. Совсем как я.
Стихотворение
30.07.2019
Теперь и у меня есть медаль из осколков антикварной фарфоровой посуды (во всём виновата, понятно, Катя Симонова). Попытка сформулировать, в чём для меня заключается обаяние этих украшений, напоминала погоню за давно знакомой, но ускользающей мелодией. Перебирала в памяти одно, другое. Нашла-таки цитату из «Других берегов» Набокова: «Были похожие на леденцы зеленые, розовые, синие стеклышки, вылизанные волной, и черные камешки с белой перевязью, и раковинки, распадающиеся на две створки, и кусочки глиняной посуды, еще сохранившие цвет и глазурь: эти осколки он приносил нам для оценки, и, если на них были синие шевроны или клеверный крап или любые другие блестящие эмблемы, они с легким звоном опускались в игрушечное ведро. Не сомневаюсь, что между этими слегка вогнутыми ивернями майолики был и такой кусочек, на котором узорный бордюр как раз продолжал, как в вырезной картинке, узор кусочка, который я нашел в 1903-ем году на том же берегу, и эти два осколка продолжали узор третьего, который на том же самом Ментонском пляже моя мать нашла в 1885- ом году, и четвертого, найденного ее матерью сто лет тому назад, — и так далее, так что если б можно было собрать всю эту серию глиняных осколков, сложилась бы из них целиком чаша, разбитая итальянским ребенком Бог весть, где и когда, но теперь починенная при помощи этих бронзовых скрепок».
То есть дело не во французских ривьерах, а будто носишь на лацкане или руке (если речь о кольце) не до конца расслышанную историю без внятного мускулистого сюжета или стихотворение, которое в мандельштамовском смысле стремится «выйти за границу литературы».
То есть дело не во французских ривьерах, а будто носишь на лацкане или руке (если речь о кольце) не до конца расслышанную историю без внятного мускулистого сюжета или стихотворение, которое в мандельштамовском смысле стремится «выйти за границу литературы».
Чьё-то засохшее детство
21.07.2019
Хорошо проснуться на даче под ворчливое громыхание и шелест удаляющейся грозы. Накануне, в субботу, она собиралась весь день. Её неминуемое приближение красноречиво предвещали даже не передовые отряды то и дело наползающих на солнце тучек, а липкая влажная лень, лишающая воздух звонкости уже в 5 или 6 утра. Всё немножко ватное. Даже соседи забыли про газонокосилки, пилы и молотки. Не сдавались только какие-то крупные птицы. Они, со свистом рассекая воздух крыльями, трудились в зарослях созревающей ирги. Ветки после них распрямлялись с шумным облегчением.
Вступить в военные действия с травой без новой косы я не решилась, прибиралась тихонько в верхних комнатах нашего скворечника, где мусор и мусором не назвать — пёстрые крылья умерших бабочек, полосатые трупики шмелей, чешуйки сосновой коры, невесть откуда взявшиеся листья. В отдалённом ящике, до которого всё не доходили руки, чьё-то засохшее детство, очень похожее на моё: гуашь, окаменевшая в баночках, облезлые перепачканные кисти, пластмассовая коробка с акварелью, где все краски вдохновенно смешаны до серо-буро-малинового и исшорканы посерёдке до самого дна.
Совсем безнадёжное собрала на выброс, но пощадила заколку-банан (помните такие? специально для вертикально заколотых хвостов 80-х). Принялась «обеспыливать фонд» — старые журналы: «Знамя», «Огонёк», «Крокодил», «Юность».
— На втором этаже у нас будет зал периодики, — сказал Иванов.
— Тогда уж, судя по годам издания, депозитарий, — не согласилась я, — здесь вон «Юность» есть за 1971.
Тут, на даче, всё это не было музеем, а жило потихоньку, что-то невнятно лепетало и нашёптывало. И мне нравилось слушать, особо не вмешиваясь. Просто существовать на краю чужих воспоминаний, иногда совпадающих с моими. Открывать фибровый чемодан, где аккуратно сложены чисто выстиранные вещи двух стариков, супружеской пары, кофточки, наволочки, пижамы. Находить среди старых бумаг адресованные им письма. Не читать, просто сложить отдельной стопкой, спрятать в тот же чемодан среди нехитрых пожитков.
В 90-х, когда пошла первая волна «евроремонтов» в центре Екатеринбурга, с их передовой «старый быт» выносили на помойку целыми квартирами. Особенно коробило, если в мусорные баки бросали старые фотоальбомы, и черно-белые фотографии долго валялись среди тряпок и яичной скорлупы, как неприбранные покойники. У меня, видимо, на всю жизнь остался синдром — боязнь ремонта и стройки, вечного ремонта и стройки, похожих на затяжную и бессмысленную войну за светлое будущее, радоваться которому уже не хватит сил. Нынешним летом как-то особенно жёстко: обычный поход на работу напоминает партизанский демарш от траншеи к траншее. И как целебно, пока город хорошеет, залечь где-нибудь в стороне, где тебе, по сути, ничего не принадлежит, и ничего не происходит. Разве что гроза.
Вступить в военные действия с травой без новой косы я не решилась, прибиралась тихонько в верхних комнатах нашего скворечника, где мусор и мусором не назвать — пёстрые крылья умерших бабочек, полосатые трупики шмелей, чешуйки сосновой коры, невесть откуда взявшиеся листья. В отдалённом ящике, до которого всё не доходили руки, чьё-то засохшее детство, очень похожее на моё: гуашь, окаменевшая в баночках, облезлые перепачканные кисти, пластмассовая коробка с акварелью, где все краски вдохновенно смешаны до серо-буро-малинового и исшорканы посерёдке до самого дна.
Совсем безнадёжное собрала на выброс, но пощадила заколку-банан (помните такие? специально для вертикально заколотых хвостов 80-х). Принялась «обеспыливать фонд» — старые журналы: «Знамя», «Огонёк», «Крокодил», «Юность».
— На втором этаже у нас будет зал периодики, — сказал Иванов.
— Тогда уж, судя по годам издания, депозитарий, — не согласилась я, — здесь вон «Юность» есть за 1971.
Тут, на даче, всё это не было музеем, а жило потихоньку, что-то невнятно лепетало и нашёптывало. И мне нравилось слушать, особо не вмешиваясь. Просто существовать на краю чужих воспоминаний, иногда совпадающих с моими. Открывать фибровый чемодан, где аккуратно сложены чисто выстиранные вещи двух стариков, супружеской пары, кофточки, наволочки, пижамы. Находить среди старых бумаг адресованные им письма. Не читать, просто сложить отдельной стопкой, спрятать в тот же чемодан среди нехитрых пожитков.
В 90-х, когда пошла первая волна «евроремонтов» в центре Екатеринбурга, с их передовой «старый быт» выносили на помойку целыми квартирами. Особенно коробило, если в мусорные баки бросали старые фотоальбомы, и черно-белые фотографии долго валялись среди тряпок и яичной скорлупы, как неприбранные покойники. У меня, видимо, на всю жизнь остался синдром — боязнь ремонта и стройки, вечного ремонта и стройки, похожих на затяжную и бессмысленную войну за светлое будущее, радоваться которому уже не хватит сил. Нынешним летом как-то особенно жёстко: обычный поход на работу напоминает партизанский демарш от траншеи к траншее. И как целебно, пока город хорошеет, залечь где-нибудь в стороне, где тебе, по сути, ничего не принадлежит, и ничего не происходит. Разве что гроза.
Как делается осень-2
16.09.2011
У нас дома, на Сагре, все деревья желтые. Видимо, там осень собирается с силами перед тем, как перейти рубеж пригорода. И паутины уже на кустах, на отцветшем иван-чае — такие картинные, тщательно вытканные — их тоже отправят в город десантом, когда начнется листопад. Пока я была в Ясной поляне — почти постоянно шел дождь. И от этого парк казался темнее, чем он есть на самом деле, цветы — ярче, а трава на могиле Льва Толстого была изумрудной.
Экскурсовод сказал, что Толстого, по завещанию, похоронили на краю оврага, там, где он в детстве с братом искал Зеленую палочку, которая сделает всех людей счастливыми муравьиными братьями. Почему-то при словах «Зеленая палочка» и «всех счастливыми» хотелось плакать, хотелось плакать, когда шел дождь и квартет на веранде музея-усадьбы играл практически ни для кого — дождю, цветам, кошкам.
А в субботу, похоже, все свадьбы Тулы собрались в музее — такого количества невест разом я еще не видела. Они приезжают сюда к Дереву любви — сросшимся в единое целое дубу и березе. Причем, дуб вполне себе жив, а береза, задушенная им — засохла. Туляки — интересные люди и по дереву нервно не стучат по поводу таких аллегорий.
Ночью снова шел дождь и шумел черный парк, одну волну звука от другой отличить было сложно и смутно думалось — хорошо бы написать печальный такой рассказ «Дождь в Ясной поляне» о том, что иногда ни за что не поймешь — счастлив ли ты до истерики, или до той же истерики, а то и хуже, несчастен. Зато первое кафе в аэропорту Шереметьево (терминал В), которое попалось мне на глаза, называлось — я не вру — «Дождь кончился». И я бы в нем непременно выпила, вот только кафе оказалось закрыто, и я опаздывала на самолет.
Экскурсовод сказал, что Толстого, по завещанию, похоронили на краю оврага, там, где он в детстве с братом искал Зеленую палочку, которая сделает всех людей счастливыми муравьиными братьями. Почему-то при словах «Зеленая палочка» и «всех счастливыми» хотелось плакать, хотелось плакать, когда шел дождь и квартет на веранде музея-усадьбы играл практически ни для кого — дождю, цветам, кошкам.
А в субботу, похоже, все свадьбы Тулы собрались в музее — такого количества невест разом я еще не видела. Они приезжают сюда к Дереву любви — сросшимся в единое целое дубу и березе. Причем, дуб вполне себе жив, а береза, задушенная им — засохла. Туляки — интересные люди и по дереву нервно не стучат по поводу таких аллегорий.
Ночью снова шел дождь и шумел черный парк, одну волну звука от другой отличить было сложно и смутно думалось — хорошо бы написать печальный такой рассказ «Дождь в Ясной поляне» о том, что иногда ни за что не поймешь — счастлив ли ты до истерики, или до той же истерики, а то и хуже, несчастен. Зато первое кафе в аэропорту Шереметьево (терминал В), которое попалось мне на глаза, называлось — я не вру — «Дождь кончился». И я бы в нем непременно выпила, вот только кафе оказалось закрыто, и я опаздывала на самолет.
По своим
03.05.2019
1 и 2 мая ездили по своим. Ну, как по своим. Своих сейчас больше на кладбище, чем в городе. В старой аллее баб Зоя с сёстрами, так и лежат всем своим развесёлым околотком, во главе с дядей Петей, чей стеклянный искусственный глаз когда-то так пугал и завораживал нас, детей. Мы подкарауливали момент, когда старик задрёмывал под кустом сирени, и в возбуждении толкали друг друга локтями — да, мол, глаз и вправду не закрывается. Как у какого-то сказочного чудовища. Могила дяди Геннадия тоже в старой части, отец с моим братом Димой лежат в одной ограде уже на новой, без деревьев, стороне. Рядом дядя Анатолий, могила совсем запущена, внучки в Троицке, сын в Волгодонске. Прибрались, вырвали траву, решили скинуться на новый памятник.
Потом поехали в гости к живым, в переулок Клубный, туда, где есть альбомы с фотографиями и истории, которые раньше по малолетству нам не рассказывали. Веранда с рассадой и кладовая, откуда приносят и приносят настойку на «перегородках» от грецких орехов и никак не пустеет графинчик, помнящий ещё несчастную любовь Марии Степановны — начальника шахтоуправления из Луганска, эвакуированного в Копейск во время войны. Так ненадолго и вошёл он в историю семьи: в дыму от взорванного «чтоб фашистам не досталось» рудника и чемоданами денег — шахтовой наличностью.
И невозможно встать из-за стола: лесные жареные грибы, самолепные пельмени, хрустящие малосольные огурцы, пирог с творогом и изюмом. Такси вызывается уже в сумерки, тут в любой конец по сто рублей, еле втискиваемся в салон, нагруженные подарками. Здесь и замороженные грибы, и пельмени, и домашнее яблочное пюре, и вязанные крючком символы года, и новая женская сумка, и молитва о благополучии рода, распечатанная на оборотке.
Наконец 3 мая доходит дело до мытья окон и лоджии.
— Мама, зачем нужна эта пластиковая штука? Давай выбросим!
— Что ты! На неё очень удобно ставить кастрюли!
— Ну, хоть вот эту коробку давай!
— Нет уж, поставь на место, она хорошая, крепкая, ещё пригодится, и дневник свой за 10 класс на место положи.
Постепенно и необратимо становишься старшим, и наблюдаешь, как родители становятся всё легче и меньше, и всё больше напоминают повадками своих же внуков.
Потом поехали в гости к живым, в переулок Клубный, туда, где есть альбомы с фотографиями и истории, которые раньше по малолетству нам не рассказывали. Веранда с рассадой и кладовая, откуда приносят и приносят настойку на «перегородках» от грецких орехов и никак не пустеет графинчик, помнящий ещё несчастную любовь Марии Степановны — начальника шахтоуправления из Луганска, эвакуированного в Копейск во время войны. Так ненадолго и вошёл он в историю семьи: в дыму от взорванного «чтоб фашистам не досталось» рудника и чемоданами денег — шахтовой наличностью.
И невозможно встать из-за стола: лесные жареные грибы, самолепные пельмени, хрустящие малосольные огурцы, пирог с творогом и изюмом. Такси вызывается уже в сумерки, тут в любой конец по сто рублей, еле втискиваемся в салон, нагруженные подарками. Здесь и замороженные грибы, и пельмени, и домашнее яблочное пюре, и вязанные крючком символы года, и новая женская сумка, и молитва о благополучии рода, распечатанная на оборотке.
Наконец 3 мая доходит дело до мытья окон и лоджии.
— Мама, зачем нужна эта пластиковая штука? Давай выбросим!
— Что ты! На неё очень удобно ставить кастрюли!
— Ну, хоть вот эту коробку давай!
— Нет уж, поставь на место, она хорошая, крепкая, ещё пригодится, и дневник свой за 10 класс на место положи.
Постепенно и необратимо становишься старшим, и наблюдаешь, как родители становятся всё легче и меньше, и всё больше напоминают повадками своих же внуков.
Второе января
02.01.2019
Проснулась, а посуда вымыта и расставлена по местам: официальная часть праздника окончена, и можно спокойно вернуться к своим меланхоличным прогулкам, утренним посещениям бювета (которые всегда работают тут в обычном режиме, без выходных) и постепенному освоению окружающего пространства. «Делайте это медленно, как бы смакуя», — совет, который хорош не только для потребления минеральной воды.
Здесь на небольшом пространстве сконцентрировано много разных сюжетов, и первые дни ты будто пробегаешь оглавление сборника рассказов, прикидывая, какой бы выбрать.
Между Пушкинской галереей и Славяновским бюветом, чуть в стороне от дамы, торгующей «экскурсиями от Григория», за складным столиком сидит интеллигентный седой мужчина, в дублёночке, как у Жени Лукашина, круглых очках, с серебристой, аккуратно постриженной бородкой. Издалека я предположила, что он занимается каким-то весёлым курортным ремеслом типа составления гороскопа, гадания по руке или продажи «музыки на флешке». Оказался Геннадием Барсуковым, переводчиком с французского. Всю жизнь перекладывает на русский иронические детективы Сан-Антонио (Фредерика Дара), под обаяние которого попал, работая в Алжире.
Поговорили о тонкостях перевода, из солидарности приобрела любимый роман его жены «Сексуальность», выпущенный в 2004 в Москве.
Здесь на небольшом пространстве сконцентрировано много разных сюжетов, и первые дни ты будто пробегаешь оглавление сборника рассказов, прикидывая, какой бы выбрать.
Между Пушкинской галереей и Славяновским бюветом, чуть в стороне от дамы, торгующей «экскурсиями от Григория», за складным столиком сидит интеллигентный седой мужчина, в дублёночке, как у Жени Лукашина, круглых очках, с серебристой, аккуратно постриженной бородкой. Издалека я предположила, что он занимается каким-то весёлым курортным ремеслом типа составления гороскопа, гадания по руке или продажи «музыки на флешке». Оказался Геннадием Барсуковым, переводчиком с французского. Всю жизнь перекладывает на русский иронические детективы Сан-Антонио (Фредерика Дара), под обаяние которого попал, работая в Алжире.
Поговорили о тонкостях перевода, из солидарности приобрела любимый роман его жены «Сексуальность», выпущенный в 2004 в Москве.
Из аннотации: «Вот уже год, как наблюдается рост импотенции в развитых странах Европы. Эпидемия затрагивает индивидуумов по общему признаку, связанному с социальным положением. Почти все они занимают высокие посты в политической и экономической жизни страны… К счастью, для того, чтобы раскрыть причину зла, расследование ведёт прославленный комиссар французской полиции Сан-Антонио. И, как всегда, ему помогает его друг и помощник Александр-Бенуа Берюрье. Неописуемо!»
Я ещё не решила, к какому жанру отнести жизненную историю самого Геннадия Барсукова, когда вот так, неторопливо, вроде в трезвом уме и твёрдой памяти, сидишь и торгуешь своими книжками, вышедшими когда-то в неплохих столичных издательствах, на центральной аллее Лечебного парка. А в качестве доказательства предъявляешь прохожим оригиналы Сан-Антонио на родном языке, словари французского арго и «сан-антонизмов» (неологизмов, изобретённых писателем) и свой фотоальбом, где ты значительно моложе, и то с бокалом, то с микрофоном, на фоне иностранных презентаций.
Зато, если пройти чуть дальше, в конец аллеи к Дворцу эмира, бывшему корпусу санатория «Ударник», с жанром всё станет более-менее ясно. Тут вполне могла бы начаться, закончиться, произойти какая-то сказочная история. Она звучит здесь очень явственно, стоит присесть на лавочку под огромными развесистыми елями. Сначала появятся сойки, одна, вторая, третья, нарядные и потешные, как придворные в брыжах и панталонах. Не приближаясь, они начнут скакать неподалёку, и их снующее порхание напоминает короткие прелюдии, которыми лютнисты в эпоху Возрождения проверяли акустику помещения перед концертом. Если всё в порядке, то можно приступить к более сложному произведению: ветки ели дрогнут и…
Дальше я ещё не придумала, сегодня мы собираемся в посёлок Иноземцево, где по стечению обстоятельств похоронен прадедушка Иванова, купеческий сын Василий Масленников, однажды неудачно женившийся на дочке машиниста Коричкина, который, кстати, умер, подавившись рыбной косточкой. Тоже сюжет.
Я ещё не решила, к какому жанру отнести жизненную историю самого Геннадия Барсукова, когда вот так, неторопливо, вроде в трезвом уме и твёрдой памяти, сидишь и торгуешь своими книжками, вышедшими когда-то в неплохих столичных издательствах, на центральной аллее Лечебного парка. А в качестве доказательства предъявляешь прохожим оригиналы Сан-Антонио на родном языке, словари французского арго и «сан-антонизмов» (неологизмов, изобретённых писателем) и свой фотоальбом, где ты значительно моложе, и то с бокалом, то с микрофоном, на фоне иностранных презентаций.
Зато, если пройти чуть дальше, в конец аллеи к Дворцу эмира, бывшему корпусу санатория «Ударник», с жанром всё станет более-менее ясно. Тут вполне могла бы начаться, закончиться, произойти какая-то сказочная история. Она звучит здесь очень явственно, стоит присесть на лавочку под огромными развесистыми елями. Сначала появятся сойки, одна, вторая, третья, нарядные и потешные, как придворные в брыжах и панталонах. Не приближаясь, они начнут скакать неподалёку, и их снующее порхание напоминает короткие прелюдии, которыми лютнисты в эпоху Возрождения проверяли акустику помещения перед концертом. Если всё в порядке, то можно приступить к более сложному произведению: ветки ели дрогнут и…
Дальше я ещё не придумала, сегодня мы собираемся в посёлок Иноземцево, где по стечению обстоятельств похоронен прадедушка Иванова, купеческий сын Василий Масленников, однажды неудачно женившийся на дочке машиниста Коричкина, который, кстати, умер, подавившись рыбной косточкой. Тоже сюжет.
Монашеский брод
05.07.2018
Этим летом мы с Ивановым пали жертвами процесса народного геобрендирования территорий с целью повышения их туристической привлекательности. Дело в том, что от Ключевска на дачу, в сады УНЦ, нас стал возить один и тот же шофёр Николай. Потому что он единственный, кто повесил объявление об услугах такси на дверях магазина «Елена», торгующего рассадой и разноцветными калошиками. У Николая машина с правым рулём, в которой всегда приятно пахнет чем-то сельскохозяйственным, то дровами, то навозом, то сеном. Но тут не до гламура: был бы багажник вместительным и проходимость хорошая. Пять километров дороги до товарищества «Наука» это вам не хухры-мухры, а настоящий трофи-рейд, особенно при плохой погоде. Так что 250 рублей в один конец цена вполне разумная, ни один городской за такие деньги тачку гробить бы не стал.
А наш гробит, ибо здесь каждая копейка на счету — с заработками не густо. Основной его доход, как мы поняли, строительство: бани, туалеты, сараи и прочее по мелочи, ну и извозом не брезгует. Хотя, подозреваю я, клиентов не так уж много. Вот Николай и старается их удержать, то есть объяснить, как здешние места прекрасны. В позапрошлый заезд, наслушавшись его рассказов о маслятах вёдрами, мы отутюжили близлежащий лесок, вернулись с пустыми руками, если не считать трёх клещей.
А наш гробит, ибо здесь каждая копейка на счету — с заработками не густо. Основной его доход, как мы поняли, строительство: бани, туалеты, сараи и прочее по мелочи, ну и извозом не брезгует. Хотя, подозреваю я, клиентов не так уж много. Вот Николай и старается их удержать, то есть объяснить, как здешние места прекрасны. В позапрошлый заезд, наслушавшись его рассказов о маслятах вёдрами, мы отутюжили близлежащий лесок, вернулись с пустыми руками, если не считать трёх клещей.
В прошлый раз он нам поведал о речке, которая протекает совсем недалеко, всего «4 километра за сады по дороге от товарищества вверх». Воскресенье выдалось жарким, в самый раз для открытия купального сезона. Мы позавтракали и пошли. Лично мне воображение рисовало песчаный бережок и искрящийся на солнышке плёс, Иванову, видимо, тоже, хотя название Монашеский брод должно было всё-таки насторожить. «Да откуда я знаю, почему так называется, – пресёк водила наши топонимические изыскания, – есть ещё Букинский брод у скал, но туда тропинку надо знать. Мы на Монашеском с детства рыбачили».
Так вот, тот отрезок дороги, который я раньше считала отличной трассой для трофи-рейда, по сравнению с дорогой «до речки» оказался просто детским лепетом. Я, наконец, увидела, что такое настоящая гать, причём тянулась она несколько километров, иногда перемежаясь глубокими колеями от самосвалов и тракторов. Мы миновали некую заводь, упавшие в неё стволы деревьев наводили на мысли о кикиморах и прочих болотных духах. «Если тут и водится фореЛ, то лучше бы нам ему не попадаться, — констатировал Иванов, который уже ненавидел меня, жару, леса, болота и народный геобрендинг, — потому что неизвестно кто кого съест: мы форела или здешний форел нас».
Однако исходящая искрами мечта о плёсе влекла нас дальше, и, сочтя за недоразумение скромное обиталище кикимор, мы дали ещё два километра вверх, пока не уткнулись в делянку лесозаготовок. «Обидно, — робко предположила я, — если мы не дойдём до речки всего один километр». «Обидно, — осадил меня Иванов, — если мы не вернёмся домой к ужину. Ты вот имя шофёра не сразу запомнила, а фамилию ты его спросила? Может он потомок Сусанина?»
Несолоно хлебавши мы повернули, у заводи с топляком, которая вполне и могла быть тем самым Монашеским бродом, мы ещё раз горько вздохнули, зайти в эту воду я бы согласилась только под страхом расстрела. До ужина на дачу успели. Там сосед Сергей в честь победы российской сборной над Испанией щедро одарил нас букетом зелени. Лук, руккола, шпинат, кинза, укроп очень поднимают настроение и по отдельности и все вместе. Хотя мне прогулка, превратившаяся в экстремальный марш-бросок, понравилась. Теперь вот с интересом думаю, а куда Николай отправит нас в следующие выходные.
Так вот, тот отрезок дороги, который я раньше считала отличной трассой для трофи-рейда, по сравнению с дорогой «до речки» оказался просто детским лепетом. Я, наконец, увидела, что такое настоящая гать, причём тянулась она несколько километров, иногда перемежаясь глубокими колеями от самосвалов и тракторов. Мы миновали некую заводь, упавшие в неё стволы деревьев наводили на мысли о кикиморах и прочих болотных духах. «Если тут и водится фореЛ, то лучше бы нам ему не попадаться, — констатировал Иванов, который уже ненавидел меня, жару, леса, болота и народный геобрендинг, — потому что неизвестно кто кого съест: мы форела или здешний форел нас».
Однако исходящая искрами мечта о плёсе влекла нас дальше, и, сочтя за недоразумение скромное обиталище кикимор, мы дали ещё два километра вверх, пока не уткнулись в делянку лесозаготовок. «Обидно, — робко предположила я, — если мы не дойдём до речки всего один километр». «Обидно, — осадил меня Иванов, — если мы не вернёмся домой к ужину. Ты вот имя шофёра не сразу запомнила, а фамилию ты его спросила? Может он потомок Сусанина?»
Несолоно хлебавши мы повернули, у заводи с топляком, которая вполне и могла быть тем самым Монашеским бродом, мы ещё раз горько вздохнули, зайти в эту воду я бы согласилась только под страхом расстрела. До ужина на дачу успели. Там сосед Сергей в честь победы российской сборной над Испанией щедро одарил нас букетом зелени. Лук, руккола, шпинат, кинза, укроп очень поднимают настроение и по отдельности и все вместе. Хотя мне прогулка, превратившаяся в экстремальный марш-бросок, понравилась. Теперь вот с интересом думаю, а куда Николай отправит нас в следующие выходные.
Ульяновск – 2018
26–27.03.2018
1. Рано утром в ЕКБ ехала на такси в аэропорт. Водила лысый. С перстнем на руке и тигровым чехлом на переднем сидении. Давно с таким махровым шансоном не сталкивалась. Вспомнила слова третьего куплета «на колыме, где тундра и тайга кругом», прочувствовала «написала зойка мне письмо», всерьёз задумалась о том, какое место в блатной лирике занимает образ матери и как он коррелирует с образом родины.
При пересадке на Ульяновск во Внуково впервые увидела самолётик с одной дверью и узко-лопастными пропеллерами, похожими на злые цветы. Загружаться было боязно, вспомнила фильм «Мимино». Поначалу утешала себя тем, что от Хитроу до Эдинбурга однажды добиралась на чём-то подобном. Но обошлось. Взлетели и сели мягко. Оказывается, в Ульяновске два аэропорта. На главном здании «Восточного», где я приземлилась, сообщалось, что Ульяновск — родина Карамзина.
2. Падающие самолёты, страшный пожар в герметичном ТРЦ — капсулы ада. Чистейшего дистиллированного ада. Торгово-развлекательные центры не так давно стали привычной средой обитания. И вот первый раз в полном объёме мы увидели тот тип трагедии, которым чреват подобный, на скорую руку состряпанный, декоративный комфорт. Странно, но жёсткое капиталистическое сжимание наших огромных раздолбайских (и социальных в том числе) пространств, я только сейчас стала ощущать в полной мере.
3. В Ульяновске три реки — Волга, Свияга и Сельдь. Свияга — приток Волги, Сельдь — приток Свияги. Местность, рельеф которой формирует река. Огромная река. Вся жизнь поделена на берега. Правый и левый. Гостиница «Венец» на верхотуре в самом центре. 22 этажа. Из моего окна видно Волгу. На горизонте, позади жилых кварталов, она замыкает пейзаж, необъятная, как море.
При пересадке на Ульяновск во Внуково впервые увидела самолётик с одной дверью и узко-лопастными пропеллерами, похожими на злые цветы. Загружаться было боязно, вспомнила фильм «Мимино». Поначалу утешала себя тем, что от Хитроу до Эдинбурга однажды добиралась на чём-то подобном. Но обошлось. Взлетели и сели мягко. Оказывается, в Ульяновске два аэропорта. На главном здании «Восточного», где я приземлилась, сообщалось, что Ульяновск — родина Карамзина.
2. Падающие самолёты, страшный пожар в герметичном ТРЦ — капсулы ада. Чистейшего дистиллированного ада. Торгово-развлекательные центры не так давно стали привычной средой обитания. И вот первый раз в полном объёме мы увидели тот тип трагедии, которым чреват подобный, на скорую руку состряпанный, декоративный комфорт. Странно, но жёсткое капиталистическое сжимание наших огромных раздолбайских (и социальных в том числе) пространств, я только сейчас стала ощущать в полной мере.
3. В Ульяновске три реки — Волга, Свияга и Сельдь. Свияга — приток Волги, Сельдь — приток Свияги. Местность, рельеф которой формирует река. Огромная река. Вся жизнь поделена на берега. Правый и левый. Гостиница «Венец» на верхотуре в самом центре. 22 этажа. Из моего окна видно Волгу. На горизонте, позади жилых кварталов, она замыкает пейзаж, необъятная, как море.
Седьмой, седьмой, отвечай седьмой,
Я тебя не слышу. Почему молчишь?
За окном чужой, но встал герой и вышел.
У волка ночь, у героя меч,
За горами Волга, холод за спиной…
Радуга в ноябре
06.11.2017
Поздней осенью случаются удивительные дни. Но чтобы их оценить, нужна определенная сосредоточенность. Красота неброская, ускользающая вслед за солнцем. Особенно над водой, где деревья по берегам ещё сохранили жёлтую листву. Там чаще вспыхивают, попав в фокус золотого и жемчужно-пепельного, неяркие радуги. Потом начинается мягкий, как перья, летящие с неба, редкий и необязательный снег.
Предприняли с Ивановым поездку вглубь чайна-тауна, укрепляющего свои позиции на Сортировке. Не за покупками, боже упаси. Брать там особого нечего, несмотря на чудовищное, уже болезненное какое-то затоваривание, и цены в розницу давно не самые скромные. Интерес, скорее, сродни тому, который появляется в аэропортах огромных городов, больше напоминающих космодромы из «Звёздных войн», где поодиночке и группами бродят экзотические существа.
В аутентичной китайской лавке (скромно, не на показ, для своих) тоже вспоминаешь про вкусовые пристрастия инопланетян. Здесь всё не то, чем кажется. Узкие баклажаны ненормально фиолетовые и пугающе длинные, того и гляди обнаружат животные инстинкты. Сушеные водоросли разных видов. Нечто неопределимое, плавающее в чернильном соусе. Вид нормального, сырого мяса на этом фоне начинает, в конце концов, удивлять.
И потихоньку прозреваешь, почему запрещено снимать в павильонах «Пекин» и «Ханой», в отсеках-бутиках которых и без того непростая жизнь пришельцев из других цивилизаций отягощена жизнью манекенов. Угнетённое пластмассовое племя, обнаженка как часть профессии, расчленёнка, крюки, верёвки, перемещение в контейнерах и крепко перетянутых баулах. Не отпускает мысль, что существование манекенов должно влиять на жизнь своих хозяев или тех, кто коротает с ними день за днём в тесных клетушках торговых центров. Так же, как желтая листва на деревьях сообщает воздуху вокруг тень золотого свеченья и бла-бла-бла.
Предприняли с Ивановым поездку вглубь чайна-тауна, укрепляющего свои позиции на Сортировке. Не за покупками, боже упаси. Брать там особого нечего, несмотря на чудовищное, уже болезненное какое-то затоваривание, и цены в розницу давно не самые скромные. Интерес, скорее, сродни тому, который появляется в аэропортах огромных городов, больше напоминающих космодромы из «Звёздных войн», где поодиночке и группами бродят экзотические существа.
В аутентичной китайской лавке (скромно, не на показ, для своих) тоже вспоминаешь про вкусовые пристрастия инопланетян. Здесь всё не то, чем кажется. Узкие баклажаны ненормально фиолетовые и пугающе длинные, того и гляди обнаружат животные инстинкты. Сушеные водоросли разных видов. Нечто неопределимое, плавающее в чернильном соусе. Вид нормального, сырого мяса на этом фоне начинает, в конце концов, удивлять.
И потихоньку прозреваешь, почему запрещено снимать в павильонах «Пекин» и «Ханой», в отсеках-бутиках которых и без того непростая жизнь пришельцев из других цивилизаций отягощена жизнью манекенов. Угнетённое пластмассовое племя, обнаженка как часть профессии, расчленёнка, крюки, верёвки, перемещение в контейнерах и крепко перетянутых баулах. Не отпускает мысль, что существование манекенов должно влиять на жизнь своих хозяев или тех, кто коротает с ними день за днём в тесных клетушках торговых центров. Так же, как желтая листва на деревьях сообщает воздуху вокруг тень золотого свеченья и бла-бла-бла.
Письмо в бутылке
23.03.2018
Из-за погоды сбились все внутренние сейсмографы. Так что нелепица, подобная этой, тоже вполне логична. На самом краю городской географии, в районе, давно оставленном нами, то ли в ТК «Ханой», то ли в ТК «Пекин» есть «Вьетнамская кухня». Не исключено, что одна «Вьетнамская кухня» есть в ТК «Ханой», а её сестра-близнец в ТК «Пекин» (различать их я пока не научилась). Одинаковые столы из пластика. Одинаковое двуязычное меню, с поправкой на уральский ветер. На раздаче — палочки и в пару к ним европейский столовый прибор. На выбор. Одинаковые красные китайские фонарики, отделяющие пространство едален от торгового пространства, где крепко пахнет даже не искусственной кожей, а какой-то суровой химической резиной, из которой делают обувь для бедных. Одинаковые рыбины в одинаковых аквариумах. Очень медленные. Хотя в «Ханое» красные в крапинку, а в «Пекине» синие. Или наоборот. Так вот: на закуску к рыбной лапше «Фо га» там была обнаружена нами бутылка аутентичного итальянского вина 2012 года с Пизанской башней на этикетке. Разлито на Виа Галилео Галилей, 50. Как обломок кораблекрушения. Или отправленное (точнее так и не отправленное) в январе послание самим себе. Распили с благодарностью, любуясь снегопадом, опорами высоковольтки и торговыми кибитками до горизонта.
Гавана
04.09.2017
Чем дешевле «кофе на песке», тем аутентичнее заведение. В этом мы убедились на Сухумском рынке, когда набрели на чебуречную «Гавана», невзрачное окошко на выходе из мясного павильона. Там даже не сразу поймешь, что с тарелкой, где шипит и пузырится маслом заказ, нужно двигаться на узкую галерею. Её левую сторону занимают кабинки, отделанные потемневшим от времени бамбуком. Что твой купейный вагон без дверей. Тут же по-деловому, без лишних расшаркиваний варят кофе по 25 рублей чашка, и можно купить самодельный лимонад. Официантов нет, не баре только необъятная уборщица посуды лет шестидесяти. Она флегматично смахивает стремительно пустеющие тарелки со столиков и весело обсуждает с абхазами в соседней кабинке особенности танца живота.
Те сидят с бутылкой. Кстати, чача на столе с утра здесь не редкость. Гораздо труднее найти заведение, где чебуреки с пылу с жару. Абхазы, что странно, таким аттракционом туристов не особо балуют, куда чаще просто подогревают уже состряпанное в микроволновке. Но какой же это чебурек, господа, это недоразумение. «Испокон базару заведение», — довольно констатирует Иванов, прислушиваясь, как под галереей рядятся из-за мешков с фундуком. В мясных рядах торгуют только мужчины, от их «подходи, красавица, молодую телятину имеем», у меня мороз по коже. Молочное и прочее баловство — дело женщин.
Пахнет специями, аджикой, свежим сыром четырёх сортов (коровьим, козьим, буйволиным, «горным»), копчёностями. Коптят всё, вплоть до перепёлок. Домой же, в Новый Афон лучше добираться засветло. Потому что поездки по горному серпантину в сумерках не для слабонервных. Маршрутка летит на скорости, о которой лучше не думать, в салоне темнота, Рики энд Повери, дискотека 80-х. А хочется еще варенье из шишек попробовать, соус из алычи, с мудрёным именем асыбзал, чай с шафраном. На завалинке, в теньке, по-стариковски …
Те сидят с бутылкой. Кстати, чача на столе с утра здесь не редкость. Гораздо труднее найти заведение, где чебуреки с пылу с жару. Абхазы, что странно, таким аттракционом туристов не особо балуют, куда чаще просто подогревают уже состряпанное в микроволновке. Но какой же это чебурек, господа, это недоразумение. «Испокон базару заведение», — довольно констатирует Иванов, прислушиваясь, как под галереей рядятся из-за мешков с фундуком. В мясных рядах торгуют только мужчины, от их «подходи, красавица, молодую телятину имеем», у меня мороз по коже. Молочное и прочее баловство — дело женщин.
Пахнет специями, аджикой, свежим сыром четырёх сортов (коровьим, козьим, буйволиным, «горным»), копчёностями. Коптят всё, вплоть до перепёлок. Домой же, в Новый Афон лучше добираться засветло. Потому что поездки по горному серпантину в сумерках не для слабонервных. Маршрутка летит на скорости, о которой лучше не думать, в салоне темнота, Рики энд Повери, дискотека 80-х. А хочется еще варенье из шишек попробовать, соус из алычи, с мудрёным именем асыбзал, чай с шафраном. На завалинке, в теньке, по-стариковски …
Сухум
08.09.2017
Странно всё-таки устроен человек. Вот даже не столько подрезанного щипачом телефона жаль, хотя он был с хорошей, литиевой батареей, способной держать заряд почти неделю. Жаль тех фоток, которые пропали вместе с ним. Того дня в Сухуме, который на них остался.
Хороший день. Со шквальным ливнем в самом начале. Таким, что вымокли, пробежав несколько метров от остановки маршрутки до рынка. Вымокли так, что пришлось добавить к горячему чебуреку на галерее «Гаваны» пару рюмок водки для профилактики. С набережной дождём смыло туристов и торговцев. И было вольготно выпивать в любом приглянувшемся уголке, стараясь поймать в кадр момент, когда штормовая волна захлестнёт до середины столб прибрежного фонаря и почти докатится до наших ног по белому, выщербленному мрамору лестницы.
Кафе «Пингвин» с десятком столиков, разместившихся под раскидистой лиственницей, и вовсе стояло закрытым. Так что без суеты впервые разглядела длинноклювую фигурку. Бронзовый Пингвин-философ выводил бронзовым пером по-абхазски и по-русски, пророческую, как позже оказалось, фразу Уильяма Фолкнера «Жизнь — это не имущество, которое надо защищать, а дар, который нужно разделить с другими людьми».
Случилось, наконец, пощёлкать костяшками старых, деревянных счетов, висящими прямо на кипарисе, без опаски привлечь внимание играющих в нарды и шахматы мужчин. Из-за дождя обитатели легендарной «Брехаловки» перебрались с открытой площади у колоннады под крышу. Второе название кафе «У Акопа». Говорят, у каждого завсегдатая здесь имелась своя кофейная чашка. И Акоп их никогда не путал, хотя они не были подписаны.
На двухэтажном доме красного кирпича по улице Героев 4 марта, где вырос Фазиль Искандер, таблички тоже не имелось. Внутрь мы, понятно, не пошли, там теперь живёт племянник писателя, по слухам внешне на него похожий.
Зато полюбовались тем самым балконом, где восседала тётушка Султана. Как известно, она воцарилась здесь после того, как вернулась из Турции, оставив мужа, турецкого дипломата. У того на родине обнаружился гарем, Султана такого безобразия терпеть не собиралась. Вытребовала в виде контрибуции мешочек золота, приехала в Сухум, где до конца дней переговаривалась с соседями с балкона через улицу, курила папиросы и учила молодежь уму-разуму. Мудрая была женщина.
Хороший день. Со шквальным ливнем в самом начале. Таким, что вымокли, пробежав несколько метров от остановки маршрутки до рынка. Вымокли так, что пришлось добавить к горячему чебуреку на галерее «Гаваны» пару рюмок водки для профилактики. С набережной дождём смыло туристов и торговцев. И было вольготно выпивать в любом приглянувшемся уголке, стараясь поймать в кадр момент, когда штормовая волна захлестнёт до середины столб прибрежного фонаря и почти докатится до наших ног по белому, выщербленному мрамору лестницы.
Кафе «Пингвин» с десятком столиков, разместившихся под раскидистой лиственницей, и вовсе стояло закрытым. Так что без суеты впервые разглядела длинноклювую фигурку. Бронзовый Пингвин-философ выводил бронзовым пером по-абхазски и по-русски, пророческую, как позже оказалось, фразу Уильяма Фолкнера «Жизнь — это не имущество, которое надо защищать, а дар, который нужно разделить с другими людьми».
Случилось, наконец, пощёлкать костяшками старых, деревянных счетов, висящими прямо на кипарисе, без опаски привлечь внимание играющих в нарды и шахматы мужчин. Из-за дождя обитатели легендарной «Брехаловки» перебрались с открытой площади у колоннады под крышу. Второе название кафе «У Акопа». Говорят, у каждого завсегдатая здесь имелась своя кофейная чашка. И Акоп их никогда не путал, хотя они не были подписаны.
На двухэтажном доме красного кирпича по улице Героев 4 марта, где вырос Фазиль Искандер, таблички тоже не имелось. Внутрь мы, понятно, не пошли, там теперь живёт племянник писателя, по слухам внешне на него похожий.
Зато полюбовались тем самым балконом, где восседала тётушка Султана. Как известно, она воцарилась здесь после того, как вернулась из Турции, оставив мужа, турецкого дипломата. У того на родине обнаружился гарем, Султана такого безобразия терпеть не собиралась. Вытребовала в виде контрибуции мешочек золота, приехала в Сухум, где до конца дней переговаривалась с соседями с балкона через улицу, курила папиросы и учила молодежь уму-разуму. Мудрая была женщина.
О счастье
02.08.2017
В застеклённой витрине киоска, больше похожего на вагон, долго выбирала хлеб. Остановилась на белом кирпичиком, прельстившись пористой фактурой поджаристой корочки — и не ошиблась. Хорошо пропеченный, сдавливаешь ноздреватый кусок, он распрямляется. И запах какой-то человеческий. Идти решили через «верхний лес» и переправу на лесопилке. Авось насшибаем немного грибов на жарёху. По дороге набрали воды из колодца. Пока Иванов возился с колоритной ржавой цепью и окованным железными обручами ведром, я щёлкала на телефон позеленевшую крышку сруба. И думала о том, что можно сочинить страшилку, как одна девочка непременно хотела сделать селфи, отразившись в воде старого колодца, и непременно на закате, ходила туда каждый вечер и что из этого вышло.
Грибов в «верхнем» совсем мало: маслята, сыроежки и молодые «пыхи»-дождевики, которые, когда созреют, превращаются в походные ведьмины табакерки. Шла ведьма по лесу, несла с собой круглый кисет табаку. Он из её лохмотьев — известно же, что ведьмы ходят в лохмотьях, когда не прикидываются злыми королевами, — выпал. Да оказался не один, целая россыпь. Теперь наступишь нечаянно — поднимешь облако сизой пыли. Но если пых еще молодой и белый, его, очистив от верхней корочки, можно жарить. Правда, на любителя. Мы любители. Особенно Иванов. Если он обнаружил гриб, пусть даже «совсем немного червивый», вырвать находку из его рук невозможно. «Женины грибы» обычно хранятся от прочих отдельно. И если однажды я надумаю отравить мужа грибами, никто из знакомых, помня о его дерзких кулинарных экспериментах в этой области, меня не заподозрит.
Да, грибов почти нет. Зато сосны красивые и много костяники или «костянки», как мы её называли в детстве. Лесок насквозь просвечен вечерним солнцем, на котором то и дело поблёскивают обширные паутины. В центре каждой сидит хозяин и немедленно тикает, стоит подойти к нему поближе. Войско Арахны уже принялось потихоньку ткать осень. В здешних окрестностях она начинается даже не с жёлтых листьев, а с обильной паутины, вывешенной на показ вдоль дорог и медленно дрейфующей невысоко над землёй.
«Сегодня будут заморозки, — авторитетно заверили соседи, накрывая полиэтиленовой плёнкой грядки с луком и кабачками, — небо ясное. И кстати, с 12 на 13 можно наблюдать метеорный дождь, вон там, где Плеяды, а может и созвездие Кассиопеи». В общем, астрономов среди нас нет, «там, где возможно Плеяды» чётко определима только труба соседской баньки и раскидистая крона лиственницы, созвездия пока безымянны, почти все, кроме Медведицы, но августовские звездопады, по слухам, уже начались. Так это или нет, я в тот вечер не узнала, потому что заснула аки младенец, едва коснувшись головой подушки.
Грибов в «верхнем» совсем мало: маслята, сыроежки и молодые «пыхи»-дождевики, которые, когда созреют, превращаются в походные ведьмины табакерки. Шла ведьма по лесу, несла с собой круглый кисет табаку. Он из её лохмотьев — известно же, что ведьмы ходят в лохмотьях, когда не прикидываются злыми королевами, — выпал. Да оказался не один, целая россыпь. Теперь наступишь нечаянно — поднимешь облако сизой пыли. Но если пых еще молодой и белый, его, очистив от верхней корочки, можно жарить. Правда, на любителя. Мы любители. Особенно Иванов. Если он обнаружил гриб, пусть даже «совсем немного червивый», вырвать находку из его рук невозможно. «Женины грибы» обычно хранятся от прочих отдельно. И если однажды я надумаю отравить мужа грибами, никто из знакомых, помня о его дерзких кулинарных экспериментах в этой области, меня не заподозрит.
Да, грибов почти нет. Зато сосны красивые и много костяники или «костянки», как мы её называли в детстве. Лесок насквозь просвечен вечерним солнцем, на котором то и дело поблёскивают обширные паутины. В центре каждой сидит хозяин и немедленно тикает, стоит подойти к нему поближе. Войско Арахны уже принялось потихоньку ткать осень. В здешних окрестностях она начинается даже не с жёлтых листьев, а с обильной паутины, вывешенной на показ вдоль дорог и медленно дрейфующей невысоко над землёй.
«Сегодня будут заморозки, — авторитетно заверили соседи, накрывая полиэтиленовой плёнкой грядки с луком и кабачками, — небо ясное. И кстати, с 12 на 13 можно наблюдать метеорный дождь, вон там, где Плеяды, а может и созвездие Кассиопеи». В общем, астрономов среди нас нет, «там, где возможно Плеяды» чётко определима только труба соседской баньки и раскидистая крона лиственницы, созвездия пока безымянны, почти все, кроме Медведицы, но августовские звездопады, по слухам, уже начались. Так это или нет, я в тот вечер не узнала, потому что заснула аки младенец, едва коснувшись головой подушки.
О характере кукурузной каши
08.07.2017
Какая жизнь, такие и сказки. В процессе маленького кухонного ремонта сами по себе придумывались разные персонажи. И вовсе не положительные: как, например, назвать существо, которое отвечает за липкую паутинную тьму? Что там Мордор, Мордор далеко. А эта рядом, слегка расслабился — она уже выползла из вентиляционных шахт, клубится за плитой и холодильником, обметала кухонные углы. И главное бороться с ней нужно еженедельно, а не то что раз победил — и герой на всю оставшуюся.
Опять же, по моему разумению, должна быть некая Пакетная фея. В таком костюмчике из пожульканого полиэтилена. Ну не может не самозародиться какая-то жизнь в этом зашкафном пространстве, куда месяцами складываются очень-ценные-которые-всегда-пригодятся пакеты. К тому же они, драгоценные, склонны размножаться без всякого человеческого участия. Не замечали? Это Пакетная фея расширяет свои владения.
Сегодня, стряпая завтрак, ещё раз убедилась, что сказочный цикл на кухонную тематику неизбежен. Надо же мне, наконец, куда-то пристроить приобретённые знания о лицемерном характере кукурузной каши? В диком виде она называется мамалыгой. Её подают в глиняных мисках с куском домашнего сыра и врут туристам, что варят в огромном казане на костре. В европах она немедленно меняет имя на более благозвучное, становится полентой и приобретает хорошие манеры. Не только быстро готовится, но сразу покорно запекается однородной массой, как корж для торта.
Опять же, по моему разумению, должна быть некая Пакетная фея. В таком костюмчике из пожульканого полиэтилена. Ну не может не самозародиться какая-то жизнь в этом зашкафном пространстве, куда месяцами складываются очень-ценные-которые-всегда-пригодятся пакеты. К тому же они, драгоценные, склонны размножаться без всякого человеческого участия. Не замечали? Это Пакетная фея расширяет свои владения.
Сегодня, стряпая завтрак, ещё раз убедилась, что сказочный цикл на кухонную тематику неизбежен. Надо же мне, наконец, куда-то пристроить приобретённые знания о лицемерном характере кукурузной каши? В диком виде она называется мамалыгой. Её подают в глиняных мисках с куском домашнего сыра и врут туристам, что варят в огромном казане на костре. В европах она немедленно меняет имя на более благозвучное, становится полентой и приобретает хорошие манеры. Не только быстро готовится, но сразу покорно запекается однородной массой, как корж для торта.
Не знаю, какими добавками там усмиряют её бурный нрав. Сегодня утром мне доводилось сражаться с кукурузной кашей в её первозданном виде. Не аккуратный пакетик, вывезенный из Италии, а увесистый кулёк из «Пятёрочки». Я даже руку обожгла, потому что варево пузырится и стреляет так, что впору на его примере демонстрировать поведение первородной лавы. Или разыгрывать последний день Помпеи. А сколько ещё сюжетов в скучной повседневности.
Балаклава (капсулы рая)
28.12.2016
Приятные бонусы вроде дополнительного времени жизни, которое появляется у тебя при пересечении часовых поясов. Вылетел в 12-ть, прилетел в 12-ть. Можно представить зал вечного ожидания: он же — платоновская идея всех залов ожидания, он же — среднее арифметическое всех аэропортов, попадавшихся тебе на жизненном пути, где из-под осеннего путешествия в Италию, торчит сто лет назад приключившаяся поездка в Будапешт и краешек какого-то весеннего Коктебеля.
И ни за что не вспомнить в какой именно стране мира видел такой интерьер. Они так похожи. Между тем, в этом зале, с краю, должна стоять неприметная стойка, где девушка с фирменной улыбкой всегда готова завизировать тебе в безвозмездное пользование пару-тройку контрабандных часов. И, конечно, ты сразу становишься моложе, отщипнув от лживого хронотопа «серебристых»: кинодив и чего-только-не-президентов, которых на самом деле нет, которые существуют только в иллюзорном времени-пространстве авиаперелётов и телеэфиров.
И уже (даже) не раздражает, что в Домодедово электронное расписание рейсов ведёт себя как буйнопомешанное табло котировок акций накануне биржевого краха. С шулерской лёгкостью каждые десять минут меняются номера посадочных выходов и задерживаются рейсы. Но тебе плевать, ты просто дремлешь, вполглаза фиксируя проплывающих мимо людей и фантомы, потому что твою жизнь щедро удлинили на два часа, и в данный момент тебя как бы вообще нет.
Зато в Симферополе, где ты приземлишься — идёт дождь, на пустынном Пятом километре в Севастополе — только такси и сильный запах рыбного базара, над Балаклавой — яркие звёзды, и уж лучше «радио-шансон», чем последние новости. О том, что эти два часа заберут на обратном пути, когда будешь возвращаться домой, пока не думаешь.
И ни за что не вспомнить в какой именно стране мира видел такой интерьер. Они так похожи. Между тем, в этом зале, с краю, должна стоять неприметная стойка, где девушка с фирменной улыбкой всегда готова завизировать тебе в безвозмездное пользование пару-тройку контрабандных часов. И, конечно, ты сразу становишься моложе, отщипнув от лживого хронотопа «серебристых»: кинодив и чего-только-не-президентов, которых на самом деле нет, которые существуют только в иллюзорном времени-пространстве авиаперелётов и телеэфиров.
И уже (даже) не раздражает, что в Домодедово электронное расписание рейсов ведёт себя как буйнопомешанное табло котировок акций накануне биржевого краха. С шулерской лёгкостью каждые десять минут меняются номера посадочных выходов и задерживаются рейсы. Но тебе плевать, ты просто дремлешь, вполглаза фиксируя проплывающих мимо людей и фантомы, потому что твою жизнь щедро удлинили на два часа, и в данный момент тебя как бы вообще нет.
Зато в Симферополе, где ты приземлишься — идёт дождь, на пустынном Пятом километре в Севастополе — только такси и сильный запах рыбного базара, над Балаклавой — яркие звёзды, и уж лучше «радио-шансон», чем последние новости. О том, что эти два часа заберут на обратном пути, когда будешь возвращаться домой, пока не думаешь.
Флоренция
09.09.2016
Мы уходим на рассвете, когда улицы еще моют шампунем, возвращаемся в сумерках, когда начинается ночная жизнь и пахнет горячей пиццей. Но нам не до нее, нам бы до постели добраться, чтобы завтра поутру собрать рюкзаки — и снова на музейные редуты. Что же касается Флоренции, то во всем виноват Блок. Потому что я с детства помню — «Флоренция, ты ирис нежный». Внутренний абрис города, исходя из этих слов, ясно какой?
На деле по адской жаре прямиком попадаешь от ж-д вокзала в людское месиво, бурлящее на площади Дуомо. Группы экскурсантов с вымпелами разных стран мечутся, как враждующие войска в фильмах Куросавы. Твердыни зданий стоят плотно, и возведены они вовсе не по человеческим меркам. Ощущение, что их построили гиганты, которые толпятся на площади у Уффици, с каждым часом только крепнет. Кентавры, древние герои, полубоги и дети богов, марсиане. Кто угодно — но не человеки. Сверхдержава, искусство, государственная мощь — всё не то. Здесь самосознание, которое на наш нынешний язык не переводится. К встрече с таким нужно долго готовиться. Да и то не спасет. Нас с Ивановым отпустило только на другой стороне Арно, когда по дороге Данте побрели к Сан Миниато. Кто и зачем, товарищи, приравнял «культурный» туризм к отдыху?
На деле по адской жаре прямиком попадаешь от ж-д вокзала в людское месиво, бурлящее на площади Дуомо. Группы экскурсантов с вымпелами разных стран мечутся, как враждующие войска в фильмах Куросавы. Твердыни зданий стоят плотно, и возведены они вовсе не по человеческим меркам. Ощущение, что их построили гиганты, которые толпятся на площади у Уффици, с каждым часом только крепнет. Кентавры, древние герои, полубоги и дети богов, марсиане. Кто угодно — но не человеки. Сверхдержава, искусство, государственная мощь — всё не то. Здесь самосознание, которое на наш нынешний язык не переводится. К встрече с таким нужно долго готовиться. Да и то не спасет. Нас с Ивановым отпустило только на другой стороне Арно, когда по дороге Данте побрели к Сан Миниато. Кто и зачем, товарищи, приравнял «культурный» туризм к отдыху?
Город ста скульптур
13.01.2018
Пьетрасанта — специальный такой городок, чтобы «добить меня танцем». Судите сами. Прибываешь, допустим, утром на двухэтажном поезде к «подножию Апуанских Альп», как сообщает путеводитель. Стоянка пуста, супермаркет закрыт, народ как повымер, в комоде на открытой веранде траттории пылятся бутылки с вином. Вот только уличные скульптуры должны были насторожить — слишком хороши для провинциального захолустья. И слишком уж их много. В удивлении щелкаешь камерой и почти не замечаешь, как входишь в арку на центральной площади. И тут точно в киносказке: опа! мотор! начали! снимаем праздник! Все здесь и всё здесь.
По центру ёлка из белоснежных зонтов. У кафе, за столиками беседуют люди, не торопясь пьют кофе, листают бумажные (!) газеты, дети возятся с симпатичными псами. В боковые улочки от собора, построенного в 13 веке, растекается блошиный рынок. И тут не знаешь, что снимать: все эти шкатулки, чемоданчики, коробки с ветхими драгоценностями, стекло, кованые железки, старинные портреты и игрушки, расписные керосиновые лампы, узорчатую рухлядь, семейные фотоальбомы, тронутые плесенью, стопки киноплакатов с юной Моникой Беллуччи и молодым Челентано или их продавцов — благостных стариков и старушек. Так и представляешь, как, не торопясь, они поднимают под звон колокола жалюзи в своих квартирках и собираются на улицу — продавать пустяшные сокровища, накопленные за долгую, безмятежную жизнь.
Может и не так, может, они едут со всех окрестных деревень, чтобы заработать на кусок масла к черствому хлебу пенсии, но об этом тут не думается. Тем более — некогда: для пущей умильности здесь же, с другой сторону узкой улочки, заставленной столами антикваров, в небольшой часовне с частично обсыпавшимися фресками развернулась выставка самодельных вертепов. Их количество, как и количество скульптур в городе, поражает: больше ста трудолюбиво смастерённых сказочных мирков. И сколько чисто детской фантазии вложено взрослыми людьми в своё представление о чуде Рождества.
А потом, когда немного придёшь в себя от концентрации такой мимишности, начинаешь внимательно разглядывать деревянные скульптуры художника из Пистойи, Роберто Барни (его золотой человек украшает фасад Уффици). Соборная площадь Пьетросанты стала для них выставочной площадкой. И, на мой взгляд, вполне подходящей.
«Сетчатые» нимфеи из местной художественной галереи тоже абсолютно на своём месте. Сидят, распустив щупальца, на каменном парапете около кинотеатра, за каменной спиной отца-благодетеля коммуны Великого Герцога Тосканского Леопольда II. Наблюдают за порядком, прекрасные и днём, без эффектной ночной подсветки. Собственно в город, за границу главной площади, можно и не выходить. Лучше подняться от нимфей вверх, в гору, к древнеримским развалинам, чтобы наблюдать, как появляется, ярус за ярусом, за черепичными крышами Пьтрасанты Тирренское синее море.
По центру ёлка из белоснежных зонтов. У кафе, за столиками беседуют люди, не торопясь пьют кофе, листают бумажные (!) газеты, дети возятся с симпатичными псами. В боковые улочки от собора, построенного в 13 веке, растекается блошиный рынок. И тут не знаешь, что снимать: все эти шкатулки, чемоданчики, коробки с ветхими драгоценностями, стекло, кованые железки, старинные портреты и игрушки, расписные керосиновые лампы, узорчатую рухлядь, семейные фотоальбомы, тронутые плесенью, стопки киноплакатов с юной Моникой Беллуччи и молодым Челентано или их продавцов — благостных стариков и старушек. Так и представляешь, как, не торопясь, они поднимают под звон колокола жалюзи в своих квартирках и собираются на улицу — продавать пустяшные сокровища, накопленные за долгую, безмятежную жизнь.
Может и не так, может, они едут со всех окрестных деревень, чтобы заработать на кусок масла к черствому хлебу пенсии, но об этом тут не думается. Тем более — некогда: для пущей умильности здесь же, с другой сторону узкой улочки, заставленной столами антикваров, в небольшой часовне с частично обсыпавшимися фресками развернулась выставка самодельных вертепов. Их количество, как и количество скульптур в городе, поражает: больше ста трудолюбиво смастерённых сказочных мирков. И сколько чисто детской фантазии вложено взрослыми людьми в своё представление о чуде Рождества.
А потом, когда немного придёшь в себя от концентрации такой мимишности, начинаешь внимательно разглядывать деревянные скульптуры художника из Пистойи, Роберто Барни (его золотой человек украшает фасад Уффици). Соборная площадь Пьетросанты стала для них выставочной площадкой. И, на мой взгляд, вполне подходящей.
«Сетчатые» нимфеи из местной художественной галереи тоже абсолютно на своём месте. Сидят, распустив щупальца, на каменном парапете около кинотеатра, за каменной спиной отца-благодетеля коммуны Великого Герцога Тосканского Леопольда II. Наблюдают за порядком, прекрасные и днём, без эффектной ночной подсветки. Собственно в город, за границу главной площади, можно и не выходить. Лучше подняться от нимфей вверх, в гору, к древнеримским развалинам, чтобы наблюдать, как появляется, ярус за ярусом, за черепичными крышами Пьтрасанты Тирренское синее море.
Война с капустами
(пост дерзких кулинарных экспериментов)
(пост дерзких кулинарных экспериментов)
13.01.2018
Я хорошо знакома с тремя видами капусты: белокочанной, цветной (но у меня на родине одноцветной, как тут выяснилось) и квашеной. Первой и третьей здесь нет. Зато имеется целый ряд иных даров природы, поражающий воображение домохозяйки с северным менталитетом. Естественно, я с энтузиазмом начала их осваивать, тем более что картошка здесь золотая — 100 рублей за кг, и нужно было искать другую базисную основу для рациона.
Сразу: салат и капусту я тут не различаю и на всякий случай кличу всех «капустами». Первый раз я окаралась с полосатой капустой (или салатом) радичио. И хоть предупреждала мудрая Юлия Высоцкая, что вкус у неё «яркий и специфический», и хорошо бы листья перед готовкой ошпарить, мы же всё лучше знаем. В общем, фиолетовую лазанью не спасал даже введённый в неё по рецепту сыр с плесенью. Поплакали, съели.
Второе кулинарное чудо опять же фиолетового цвета изладил уже Иванов, когда готовил дзампоне. Полуфабрикат, представляющий из себя свиные копытца, набитые фаршем в роскошной упаковочной коробке, что твоя бутылка дорогого коньяка. Он потушил их в красном вине, с красным луком и фиолетовой цветной капустой. В аккурат к православному Рождеству мы имели фиолетовый холодец (Сорокин со своим голубым салом курит). В Пистойе, где Лера завела нас в маленькую, на один столик, пиццерию-тратторию, разбитной повар, он же хозяин заведения, без реверансов подавал дзампоне с кашей из чечевицы. Нормального, прости господи, коричневого оттенка. Мой глаз и вкусовые рецепторы, наконец, отдохнули, хотя Иванов до сих пор отстаивает честь своего фиолетового детища.
В той же траттории-пиццерии мы заказали суп с королевскими креветками и перловкой, густой и оранжевенький. Ну, какому бы русскому пришла в голову такая смесь? Ан ничего — вкусно. Ели и хитиновые панцири обсасывали.
Чтобы избежать недоразумений, капусты перед покупкой я начала дегустировать: отщипну, пожую. Но последний мой прокол был запаян в прозрачный полиэтиленовый скафандр, как принцесса морских глубин, извлеченная на сушу. Женщины любят глазами. Кочан (или кто он там) покорил меня своей пышностью, и я решила, что на этот раз обойдётся. Увы, еле утилизировали, смешивая с так называемой черной капустой. Вот она-то — черная капуста — совершенно надежная, с нейтральным вкусом, а у нас впереди ещё так много непознанного!
Сразу: салат и капусту я тут не различаю и на всякий случай кличу всех «капустами». Первый раз я окаралась с полосатой капустой (или салатом) радичио. И хоть предупреждала мудрая Юлия Высоцкая, что вкус у неё «яркий и специфический», и хорошо бы листья перед готовкой ошпарить, мы же всё лучше знаем. В общем, фиолетовую лазанью не спасал даже введённый в неё по рецепту сыр с плесенью. Поплакали, съели.
Второе кулинарное чудо опять же фиолетового цвета изладил уже Иванов, когда готовил дзампоне. Полуфабрикат, представляющий из себя свиные копытца, набитые фаршем в роскошной упаковочной коробке, что твоя бутылка дорогого коньяка. Он потушил их в красном вине, с красным луком и фиолетовой цветной капустой. В аккурат к православному Рождеству мы имели фиолетовый холодец (Сорокин со своим голубым салом курит). В Пистойе, где Лера завела нас в маленькую, на один столик, пиццерию-тратторию, разбитной повар, он же хозяин заведения, без реверансов подавал дзампоне с кашей из чечевицы. Нормального, прости господи, коричневого оттенка. Мой глаз и вкусовые рецепторы, наконец, отдохнули, хотя Иванов до сих пор отстаивает честь своего фиолетового детища.
В той же траттории-пиццерии мы заказали суп с королевскими креветками и перловкой, густой и оранжевенький. Ну, какому бы русскому пришла в голову такая смесь? Ан ничего — вкусно. Ели и хитиновые панцири обсасывали.
Чтобы избежать недоразумений, капусты перед покупкой я начала дегустировать: отщипну, пожую. Но последний мой прокол был запаян в прозрачный полиэтиленовый скафандр, как принцесса морских глубин, извлеченная на сушу. Женщины любят глазами. Кочан (или кто он там) покорил меня своей пышностью, и я решила, что на этот раз обойдётся. Увы, еле утилизировали, смешивая с так называемой черной капустой. Вот она-то — черная капуста — совершенно надежная, с нейтральным вкусом, а у нас впереди ещё так много непознанного!
Граппа и Арно
16.09.2016
— Люда, как называется эта река?
— Арно, как моя стиральная машинка.
Всегда приятно встретить соотечественников: столько самосознания в каждой фразе. Можно считать вышеизложенное эпиграфом.
Мы с Ивановым оставили на сладкое возможность выпить граппы на непарадном берегу Арно. В месте, которое своей заросшестью отдаленно напоминает Исеть около цирка. В пятницу, как привыкли. Здесь закрытое наглухо кафе, и только изредка выгуливают своих собак отдельные любители животных. Оказалось, что в доме, напротив которого мы свернули, жил, посещая Пизу, Перси Биши Шелли. Счет пребывания пошел на часы. Но вечер еще продолжается. Дождь, с короткими перерывами, тоже.
— Арно, как моя стиральная машинка.
Всегда приятно встретить соотечественников: столько самосознания в каждой фразе. Можно считать вышеизложенное эпиграфом.
Мы с Ивановым оставили на сладкое возможность выпить граппы на непарадном берегу Арно. В месте, которое своей заросшестью отдаленно напоминает Исеть около цирка. В пятницу, как привыкли. Здесь закрытое наглухо кафе, и только изредка выгуливают своих собак отдельные любители животных. Оказалось, что в доме, напротив которого мы свернули, жил, посещая Пизу, Перси Биши Шелли. Счет пребывания пошел на часы. Но вечер еще продолжается. Дождь, с короткими перерывами, тоже.
Просто так
(5.09.2017)
Мусор, который меня совсем не раздражает: сухие пальмовые ветви, полосы коры, отслаивающиеся от ствола эвкалипта, опавшие цветы олеандра, коряги, водоросли и брёвна, которые выбрасывает море…
(20.08.2017)
Когда не торопясь, вдумчиво прибираешь дом, он начинает постепенно выдавать давние истории, и даже не допотопный фотоальбом с чёрно-белыми фотографиями, который примешься листать, бросив тряпку, а запахи бабушкиного ещё корвалола и чёрного перца в самом углу кухонного шкафа, счастливые билеты в карманах пальто, сосновые иголки на дне сумки. Будто по-тихому, особо не навязываясь, приоткрывается портал в прошлое — заходи, мол, чего ждёшь…
(03.05.2017)
Долго не могла выкинуть китайскую поделку, потрёпанную, уже без рамки, где к картонке была приклеена засушенная бабочка. Всегда считала крылья бабочек большой ценностью.
(06.11.2016)
Волны этого хлама, вывезенного из путешествий, перемещаются по дому, дни меняют их рисунок так же прихотливо, как волны рельеф песка на морском дне, дом надо чаще фотографировать.
(05.09.2014)
Приятно находить песок между страниц книги, которую читал летом, а в карманах одежды, которую не носил с весны — монеты, билетики, мятые визитки и записки прошлого сезона. Ну, то есть достала-таки осеннее пальто.
(23.04.2020)
Всё хорошее происходит медленно. Роза расцветает медленно, почки на деревьях набухают медленно, дети учатся ходить и говорить постепенно. Те, кто умеют ценить не только результат, но и сам процесс, по-моему, чаще бывают счастливыми.
Мусор, который меня совсем не раздражает: сухие пальмовые ветви, полосы коры, отслаивающиеся от ствола эвкалипта, опавшие цветы олеандра, коряги, водоросли и брёвна, которые выбрасывает море…
(20.08.2017)
Когда не торопясь, вдумчиво прибираешь дом, он начинает постепенно выдавать давние истории, и даже не допотопный фотоальбом с чёрно-белыми фотографиями, который примешься листать, бросив тряпку, а запахи бабушкиного ещё корвалола и чёрного перца в самом углу кухонного шкафа, счастливые билеты в карманах пальто, сосновые иголки на дне сумки. Будто по-тихому, особо не навязываясь, приоткрывается портал в прошлое — заходи, мол, чего ждёшь…
(03.05.2017)
Долго не могла выкинуть китайскую поделку, потрёпанную, уже без рамки, где к картонке была приклеена засушенная бабочка. Всегда считала крылья бабочек большой ценностью.
(06.11.2016)
Волны этого хлама, вывезенного из путешествий, перемещаются по дому, дни меняют их рисунок так же прихотливо, как волны рельеф песка на морском дне, дом надо чаще фотографировать.
(05.09.2014)
Приятно находить песок между страниц книги, которую читал летом, а в карманах одежды, которую не носил с весны — монеты, билетики, мятые визитки и записки прошлого сезона. Ну, то есть достала-таки осеннее пальто.
(23.04.2020)
Всё хорошее происходит медленно. Роза расцветает медленно, почки на деревьях набухают медленно, дети учатся ходить и говорить постепенно. Те, кто умеют ценить не только результат, но и сам процесс, по-моему, чаще бывают счастливыми.
Шкара
11.01.2017
Нам тут посоветовали не делать из еды культа. Мы и не делаем. Мы делаем шкару. Старинное блюдо черноморских рыбаков из свежей рыбы, которую не треба потрошить. Ему научил нас Александр Лохтенко еще в 2015 году. Шкара, как и одно Сашино воспоминание из детства, даже попали в книжку «Маргарита едет к морю» (шкару там подают героям в кабачке «Трюм капитана Карпо»).
Сегодня попыталась выяснить этимологию названия. Поисковик выдал только ссылки на фамилию Шкарин, где наряду с вариантом «шкура», рассматривается в частности возможность «сближения слова «шкар» с цыганским sukar (шукар) — «красивый, прекрасный, красавец». «Первоначальное значение sukar в цыганском — «брючный карман», поскольку из него легко красть, произошла семантическая контаминация значений «карман» и «красивый». Возможно, в роду Шкариных есть цыгане».
Теперь понятно, откуда у уральского поэта Дмитрия Шкарина цикл «Цыганские песни», но я про рецепт. Простой как мычание. Берем свежую ставридку, просто моем. Сковороду смазываем маслом, выстилаем кольцами лука. Выкладываем слой рыбы, потом снова лук, припорошенный тертой морковкой, снова рыбу. Повторяем операцию, пока не кончатся ингредиенты.
Сдабриваем, чем хотим, в Балаклаве на рынке для облегчения жизни начинающим кулинарам даже продают специальные наборы «для шкары». Подливаем воды, тут тоже по желанию, мне нравится, когда побольше. Тушить при закрытой крышке. У нас сковорода суровая, старинная. Но кухонная стена гораздо старше, её обнаружили, когда строили дом и грамотно использовали. Дыхание веков, однако.
Сегодня попыталась выяснить этимологию названия. Поисковик выдал только ссылки на фамилию Шкарин, где наряду с вариантом «шкура», рассматривается в частности возможность «сближения слова «шкар» с цыганским sukar (шукар) — «красивый, прекрасный, красавец». «Первоначальное значение sukar в цыганском — «брючный карман», поскольку из него легко красть, произошла семантическая контаминация значений «карман» и «красивый». Возможно, в роду Шкариных есть цыгане».
Теперь понятно, откуда у уральского поэта Дмитрия Шкарина цикл «Цыганские песни», но я про рецепт. Простой как мычание. Берем свежую ставридку, просто моем. Сковороду смазываем маслом, выстилаем кольцами лука. Выкладываем слой рыбы, потом снова лук, припорошенный тертой морковкой, снова рыбу. Повторяем операцию, пока не кончатся ингредиенты.
Сдабриваем, чем хотим, в Балаклаве на рынке для облегчения жизни начинающим кулинарам даже продают специальные наборы «для шкары». Подливаем воды, тут тоже по желанию, мне нравится, когда побольше. Тушить при закрытой крышке. У нас сковорода суровая, старинная. Но кухонная стена гораздо старше, её обнаружили, когда строили дом и грамотно использовали. Дыхание веков, однако.
Сочельник
06.01.2017
Сильный ветер. Флюгер на мини-гостинице «Kuprinn» показывает, что с моря. Кошки иногда громко мяучат, слышен звук вроде бы трубы с кораблей, позывные радио «Маяк», знакомые с детства. Утро сочельника. Такое красивое словосочетание. Хоть я и некрещеный человек, есть какое-то тихое ощущение светлого праздника (впрочем, у меня каждое утро здесь так). Иванов пока не знает, как у него с ощущениями — потому что спит. Но салаты заказал с вечера.
Марина-ди-Пиза
06.09.2016
Когда вокруг говорят на языке, которого ты не разумеешь, становишься очень наблюдательным. Купив поутру билет на Марину-ди-Пиза, мы стали внимательно присматриваться к соседям по автобусной станции и решили держаться негров. А куда еще могут направляться люди, навьюченные сачками, палками для селфи, зонтиками от солнца и прочей лабудой? Правильно, на работу.
Только с работой у них не особо клеилось. Никто ничего не брал, да и народу было совсем негусто (хотя пляж бесплатный). «А всё потому, что мантры правильной не знают», — сказал Иванов. И затянул нараспев: «Кукуруза вареная, самые трубастые трубочки, пирожки с яблоками, грушами, малинами!». Едой вразнос здесь, кстати, не торгуют. Ну не носят шашлычков из мидий, хоть тресни. Пришлось самим добывать.
Прогулявшись вдоль пляжа, нашли правильные камни в воде, поросшие водорослями и наковыряли порядка килограмма на ужин. Хотели с гордостью пройти мимо киоска, где торговали крабами по 13 евро за штуку и разнообразными моллюсками, начиная с 4 евро. Да киоск в три дня уже оказался закрыт. Нет им дела до нас, проклятым! Значит, вам, в фб, улов придется показать, уже в приготовленном виде.
Только с работой у них не особо клеилось. Никто ничего не брал, да и народу было совсем негусто (хотя пляж бесплатный). «А всё потому, что мантры правильной не знают», — сказал Иванов. И затянул нараспев: «Кукуруза вареная, самые трубастые трубочки, пирожки с яблоками, грушами, малинами!». Едой вразнос здесь, кстати, не торгуют. Ну не носят шашлычков из мидий, хоть тресни. Пришлось самим добывать.
Прогулявшись вдоль пляжа, нашли правильные камни в воде, поросшие водорослями и наковыряли порядка килограмма на ужин. Хотели с гордостью пройти мимо киоска, где торговали крабами по 13 евро за штуку и разнообразными моллюсками, начиная с 4 евро. Да киоск в три дня уже оказался закрыт. Нет им дела до нас, проклятым! Значит, вам, в фб, улов придется показать, уже в приготовленном виде.
Транзитные истории
03.09.2016
1. Екатеринбург, аэропорт Кольцово. Переход в зону посадки через чистилище дьюти фри превращает нас в эфемерных существ, отрешенных от низменных потребностей повседневности, которым теперь нужны только духи, алкоголь, сладости, кофе, яркие журналы и наушники за 1.600. Те самые, что в любом киоске стоят 200. Утренний рейс, когда сам не свой от недосыпания, летное поле только проступает в сумерках рассвета и рекламы, отражается от мраморного, блестящего пола.
2. Стамбул, аэропорт им. Ататюрка, выход на посадку № 502. У каждого свой «умягчитель реальности». Иванов при необходимости, если не пользуется алкоголем, впадает в лечебный полусон. Тихо дремлет даже на ходу и совсем не обращает внимание: на делегации негров в небесно-голубых одеждах, делегации казахов в национальных одеждах, делегации мужчин, завёрнутых в вафельные полотенца, женщин в сари, мужчин в чалмах. Даже на потрясающую попу чернокожей дивы в дредах, где можно в ряд разместить два бокала для виски, и то слабо реагирует.
Не соболезнует развернувшейся справа от нас маленькой трагедии из жизни транзитных проезжающих. Девушка, видимо, музыкантша, заговаривает с юным красавцем с кларнетом. Беседа становится все оживленней. Они явно сыгрываются. Но тут объявляют посадку, и выясняется, что ей в Тунис, а ему в Пизу. Нам тоже в Пизу. У меня ощущение, что я везу с собой огромного больного хомяка. Однако именно он сквозь сон соображает, куда повернуть, чтобы найти террасу (курилку), и как добыть бутылку воды в автомате, у него даже оказываются припасенные с прошлой поездки лиры. У каждого свой «умягчитель реальности».
2. Стамбул, аэропорт им. Ататюрка, выход на посадку № 502. У каждого свой «умягчитель реальности». Иванов при необходимости, если не пользуется алкоголем, впадает в лечебный полусон. Тихо дремлет даже на ходу и совсем не обращает внимание: на делегации негров в небесно-голубых одеждах, делегации казахов в национальных одеждах, делегации мужчин, завёрнутых в вафельные полотенца, женщин в сари, мужчин в чалмах. Даже на потрясающую попу чернокожей дивы в дредах, где можно в ряд разместить два бокала для виски, и то слабо реагирует.
Не соболезнует развернувшейся справа от нас маленькой трагедии из жизни транзитных проезжающих. Девушка, видимо, музыкантша, заговаривает с юным красавцем с кларнетом. Беседа становится все оживленней. Они явно сыгрываются. Но тут объявляют посадку, и выясняется, что ей в Тунис, а ему в Пизу. Нам тоже в Пизу. У меня ощущение, что я везу с собой огромного больного хомяка. Однако именно он сквозь сон соображает, куда повернуть, чтобы найти террасу (курилку), и как добыть бутылку воды в автомате, у него даже оказываются припасенные с прошлой поездки лиры. У каждого свой «умягчитель реальности».
Нури
01.06.2016
Всё-таки неискоренима во мне любовь к старым советским санаториям. С их вазонами и кривоногими белочками. Километрами лестниц и чеканками в сумеречных холлах с вытертой кремлевской дорожкой. С ключами, к которым приделаны бочонки с номерами комнат и которыми можно играть в лото. Что и делают, наверняка, тётушки-вахтерши, когда не пьют чай и не заняты чисткой утюгов.
К утюгам постоянно прилипает ткань отпускной одёжки постояльцев. В сумерки неразговорчивый Нури дозором обходит территорию и выключает фонтаны. Он вывел нас с Виксой к корпусу, когда мы потерялись в первый вечер в лабиринте парковых аллей после местного вина, распитого на берегу. Было так темно, что я не разглядела даже лица Нури. А наутро узнала его только по черно-белому псу с хвостом калачиком. Нури выметал мох и иголки из щелей между плитами. Пёс вертелся подле. Огромный парк. Кажется, он затягивает постояльцев, растворяет их в своих тенях и запахах. На закрытый санаторский пляж с деревянными лежаками из прошлой жизни выбирается совсем мало народу. И вполне доступна невиданная роскошь: провести всё утро у моря в полном одиночестве.
К утюгам постоянно прилипает ткань отпускной одёжки постояльцев. В сумерки неразговорчивый Нури дозором обходит территорию и выключает фонтаны. Он вывел нас с Виксой к корпусу, когда мы потерялись в первый вечер в лабиринте парковых аллей после местного вина, распитого на берегу. Было так темно, что я не разглядела даже лица Нури. А наутро узнала его только по черно-белому псу с хвостом калачиком. Нури выметал мох и иголки из щелей между плитами. Пёс вертелся подле. Огромный парк. Кажется, он затягивает постояльцев, растворяет их в своих тенях и запахах. На закрытый санаторский пляж с деревянными лежаками из прошлой жизни выбирается совсем мало народу. И вполне доступна невиданная роскошь: провести всё утро у моря в полном одиночестве.
Три грации
05.09.2015
По дороге от нашей гостиницы до моря, которая составляет пять минут ходьбы, в торце дореволюционного еще здания есть маленький магазин, где торгуют три грации, три мойры, три абхазские старухи. Сначала думаешь, что они близнецы, потом замечаешь, что они немного разнятся ростом, количеством золотых зубов во рту и привычками.
Одна читает Хемингуэя в мягких обложках — «Старик и море», «Зелёные холмы Африки». Другая каждое утро откуда-то приносит на продажу инжир — не густо фиолетовый сорт, а некрупный зеленоватый, надтреснутый от спелости. И продает его на 30 рублей дешевле, чем на базаре, всего за 70. Третья страдает странной формой склероза: берёт у покупателя деньги, долго и тщательно отсчитывает сдачу и обращается к следующему клиенту, забывая вручить товар предыдущему. Мы с Женей зовем ее Бережливой.
У старух самый выверенный ассортимент в городе: вода, вино, таблетки от желудка, тесты на беременность и аджика. Их магазин сезонный. Из тех, что открывается только на лето. Он и пахнет соответственно: старым деревом, как внутренность давным-давно забытой на антресолях пыльной шкатулки. Кажется, каждую осень магазин просто схлопывают: вместе с настенными календарями, где изображены девушки в национальных костюмах Абхазии с косами, достающими до копыт коней, стоящих рядом, с пыльными фикусами, с косящим от старости зеркалом и, конечно, со старухами.
Оттого по весне, когда магазин раскупоривают снова, кажется, что старухи выглядят слегка одинаково. Три блёклые, перезимовавшие вместе бабочки или слежавшиеся между страниц, с загибами в одних и тех же местах, бумажные куколки. К ним в обед, как в другие лавки, не прибегают за горячим супом гомонящие внуки, из заднего помещения их магазина не пахнет съестным.
Там клубится полумрак, а черный ход всегда приоткрыт в переулок-щель, ведущий к Тропе грешников. Вчера старухам на продажу принесли красные бархатные туфли на высоченных каблуках. Они водрузили их на пыльную витрину с таблетками и долго одобрительно цокали, качали седыми головами, вздыхали.
Одна читает Хемингуэя в мягких обложках — «Старик и море», «Зелёные холмы Африки». Другая каждое утро откуда-то приносит на продажу инжир — не густо фиолетовый сорт, а некрупный зеленоватый, надтреснутый от спелости. И продает его на 30 рублей дешевле, чем на базаре, всего за 70. Третья страдает странной формой склероза: берёт у покупателя деньги, долго и тщательно отсчитывает сдачу и обращается к следующему клиенту, забывая вручить товар предыдущему. Мы с Женей зовем ее Бережливой.
У старух самый выверенный ассортимент в городе: вода, вино, таблетки от желудка, тесты на беременность и аджика. Их магазин сезонный. Из тех, что открывается только на лето. Он и пахнет соответственно: старым деревом, как внутренность давным-давно забытой на антресолях пыльной шкатулки. Кажется, каждую осень магазин просто схлопывают: вместе с настенными календарями, где изображены девушки в национальных костюмах Абхазии с косами, достающими до копыт коней, стоящих рядом, с пыльными фикусами, с косящим от старости зеркалом и, конечно, со старухами.
Оттого по весне, когда магазин раскупоривают снова, кажется, что старухи выглядят слегка одинаково. Три блёклые, перезимовавшие вместе бабочки или слежавшиеся между страниц, с загибами в одних и тех же местах, бумажные куколки. К ним в обед, как в другие лавки, не прибегают за горячим супом гомонящие внуки, из заднего помещения их магазина не пахнет съестным.
Там клубится полумрак, а черный ход всегда приоткрыт в переулок-щель, ведущий к Тропе грешников. Вчера старухам на продажу принесли красные бархатные туфли на высоченных каблуках. Они водрузили их на пыльную витрину с таблетками и долго одобрительно цокали, качали седыми головами, вздыхали.
Как мы догоняли лето
01.09.2015
Мы догоняли лето на скором поезде «Екатеринбург — Адлер». Непонятно, почему он считается скорым. К вечеру первого дня мы все еще не выехали за границу Свердловской области.
За Красноуфимском (который я путаю с Краснотурьинском) шел дождь, дымились туманом живописные горы и сказочного вида виадуки, которых до станции Черная речка мы насчитали штук шесть, включая один особо волшебный — заброшенный. В вагоне не работала ни одна розетка, окна почти не открывали, потому что семь малолетних детей могли простудиться.
Молоденькая и дерзкая проводница трое суток подряд, даже протирая поручни, выясняла по мобильнику с кем ее «Мишкун» пьет, и просила этого не делать. Дверь в тамбуре на остановках у нее открыть получалось не всегда, и мы выходили подышать через соседний вагон. Но ни одна ссора не вспыхнула. Документ о прохождении ускоренных курсов по толерантности можно выдавать всем выжившим. Под Саранском, столицей Мордовии, начали петь рельсы. Звук напоминал завывания огромной пилы. И неприятным не был. В Пензе стояли 53 минуты, в Ростове-на-Дону — 38. Здесь мы догнали лето.
На третий день, когда стемнело, в районе Туапсе началось море. Поезд часов шесть шел по самой его кромке. Я повернулась спиной к купе, так, чтобы ничего постороннего в стекле не отражалось, и первый раз пожалела, что не ездила на таком поезде в детстве. Началось полнолуние, море тихо светилось во всю ширь, вскипая то здесь, то там серебром. И его отраженного света хватало, чтобы рассмотреть жизнь на берегу. Иногда на пустынном пляже тлел костер или горела одинокая лампа. Спали, нахохлившись, чайки. Когда начинались прибрежные шалманы, вывески и разноцветные огоньки, люди, сидящие за столами, казались артистами на освещенной сцене. Поезд выгибался, следуя прихотливой линии берега, и его дальний свет коротким анонсом предвосхищал то, что через несколько минут можно будет подробно рассмотреть пассажирам последних вагонов.
За Красноуфимском (который я путаю с Краснотурьинском) шел дождь, дымились туманом живописные горы и сказочного вида виадуки, которых до станции Черная речка мы насчитали штук шесть, включая один особо волшебный — заброшенный. В вагоне не работала ни одна розетка, окна почти не открывали, потому что семь малолетних детей могли простудиться.
Молоденькая и дерзкая проводница трое суток подряд, даже протирая поручни, выясняла по мобильнику с кем ее «Мишкун» пьет, и просила этого не делать. Дверь в тамбуре на остановках у нее открыть получалось не всегда, и мы выходили подышать через соседний вагон. Но ни одна ссора не вспыхнула. Документ о прохождении ускоренных курсов по толерантности можно выдавать всем выжившим. Под Саранском, столицей Мордовии, начали петь рельсы. Звук напоминал завывания огромной пилы. И неприятным не был. В Пензе стояли 53 минуты, в Ростове-на-Дону — 38. Здесь мы догнали лето.
На третий день, когда стемнело, в районе Туапсе началось море. Поезд часов шесть шел по самой его кромке. Я повернулась спиной к купе, так, чтобы ничего постороннего в стекле не отражалось, и первый раз пожалела, что не ездила на таком поезде в детстве. Началось полнолуние, море тихо светилось во всю ширь, вскипая то здесь, то там серебром. И его отраженного света хватало, чтобы рассмотреть жизнь на берегу. Иногда на пустынном пляже тлел костер или горела одинокая лампа. Спали, нахохлившись, чайки. Когда начинались прибрежные шалманы, вывески и разноцветные огоньки, люди, сидящие за столами, казались артистами на освещенной сцене. Поезд выгибался, следуя прихотливой линии берега, и его дальний свет коротким анонсом предвосхищал то, что через несколько минут можно будет подробно рассмотреть пассажирам последних вагонов.
Дождь в Лукке
04.01.2018
Пять человек, собравшиеся на третьей платформе ж-д вокзала в Пизе около поезда на четыре вагона без сопроводительных табличек (ну, как у нас, например, «Тавда — Уренгой») никак не решались зайти внутрь. Но тут подоспел самый умный, постучал прямо в стекло кабины машиниста и спросил: «Лукка?». После утвердительного ответа все загрузились. Через 25 минут пути «город ста церквей» встретил дождём, раскидистыми, вековыми деревьями, к которым хочется обращаться на «Вы», и стаей белых цапель, мирно пасущихся перед крепостной стеной. Белых цапель, товарищи!
Деревья брали своё до стены и на стене, превращенной в бульвар. На каменных узких улицах я их не помню. Может, не всё рассмотрела из-за дождя. Он не прекращался. И загнал нас, в конце концов, в собор Сан-Микеле, фасад которого Павел Муратов назвал «безобразным по пропорциям и хаотичным», отмечая, что в Лукке вообще мало образчиков подлинно великого искусства. Вот и в Сан-Микеле вход был свободным, как бы свидетельствуя, что ни одного шедевра, достойного оплаты, мы не увидим. От грубых мраморных плит пола несло холодом, и инстинктивно хотелось держаться поближе к островкам зажжённых свечей. Маленьких, круглых, «плавающих», как у нас почему-то их называют.
Немногочисленные посетители, стряхивая зонты, оседали, как и мы, на последних от алтаря, первых от входа скамьях. Молодежь немедленно утыкалась в гаджеты. Гид группы русских туристов старалась не мешать молиться единственной прихожанке, занимавшейся тут делом. В своём киоске с иконами и чётками, сверкающими как бусы, под сладкую музыку эстрады 30-х покачивался, прикрыв глаза, красивый, пожилой продавец. Музыка играла очень негромко, но различимо, сообщая, скорее всего, про любовь, тёплое море и солнце. Казалось, мужчина, вот-вот выйдет из оцепенения и пригласит кого-нибудь на танец.
«Надо еще найти церковь Санта Мария Роза, — сказала я Иванову, — надгробный памятник Иларии дель Каретто с собачкой мы уже видели». «Надо найти винно-водочный магазин, — сказал Иванов, у которого вовсю хлюпало в ботинках, — иначе я заболею». Но первым делом, снова выбравшись под дождь, который и не собирался заканчиваться, мы обогнули громаду Сан-Микеле и уткнулись в маленькую лавку «Taddeucci», основанную в 1880-х, где Лера наказала нам купить буччеллато — фирменный крендель из Лукки с изюмом и лёгким привкусом аниса. Презирая капли, сочащиеся за шиворот, я надолго залипла у витрины.
Здесь игрушечный паровоз бегал по железной дороге, лавируя между тем, что для нас с детства олицетворяет праздник: плитками шоколада, баночками с джемом, витыми леденцами, игрушками, кренделями, сладостями и чаем в нарядных жестяных коробках. Картина была такая же хаотичная, но и такая же завораживающая, как фасад Сан-Микеле, и рассматривать её, как означенный фасад, хотелось бесконечно.
Деревья брали своё до стены и на стене, превращенной в бульвар. На каменных узких улицах я их не помню. Может, не всё рассмотрела из-за дождя. Он не прекращался. И загнал нас, в конце концов, в собор Сан-Микеле, фасад которого Павел Муратов назвал «безобразным по пропорциям и хаотичным», отмечая, что в Лукке вообще мало образчиков подлинно великого искусства. Вот и в Сан-Микеле вход был свободным, как бы свидетельствуя, что ни одного шедевра, достойного оплаты, мы не увидим. От грубых мраморных плит пола несло холодом, и инстинктивно хотелось держаться поближе к островкам зажжённых свечей. Маленьких, круглых, «плавающих», как у нас почему-то их называют.
Немногочисленные посетители, стряхивая зонты, оседали, как и мы, на последних от алтаря, первых от входа скамьях. Молодежь немедленно утыкалась в гаджеты. Гид группы русских туристов старалась не мешать молиться единственной прихожанке, занимавшейся тут делом. В своём киоске с иконами и чётками, сверкающими как бусы, под сладкую музыку эстрады 30-х покачивался, прикрыв глаза, красивый, пожилой продавец. Музыка играла очень негромко, но различимо, сообщая, скорее всего, про любовь, тёплое море и солнце. Казалось, мужчина, вот-вот выйдет из оцепенения и пригласит кого-нибудь на танец.
«Надо еще найти церковь Санта Мария Роза, — сказала я Иванову, — надгробный памятник Иларии дель Каретто с собачкой мы уже видели». «Надо найти винно-водочный магазин, — сказал Иванов, у которого вовсю хлюпало в ботинках, — иначе я заболею». Но первым делом, снова выбравшись под дождь, который и не собирался заканчиваться, мы обогнули громаду Сан-Микеле и уткнулись в маленькую лавку «Taddeucci», основанную в 1880-х, где Лера наказала нам купить буччеллато — фирменный крендель из Лукки с изюмом и лёгким привкусом аниса. Презирая капли, сочащиеся за шиворот, я надолго залипла у витрины.
Здесь игрушечный паровоз бегал по железной дороге, лавируя между тем, что для нас с детства олицетворяет праздник: плитками шоколада, баночками с джемом, витыми леденцами, игрушками, кренделями, сладостями и чаем в нарядных жестяных коробках. Картина была такая же хаотичная, но и такая же завораживающая, как фасад Сан-Микеле, и рассматривать её, как означенный фасад, хотелось бесконечно.
Дачи художников
01.06.2015
Дачи художников — те еще поля экспериментов. Только успевай уворачиваться. Если салат, то с медуницей, если суп, то не только с крапивой, но и со снытью. Плов из куриной печени, а горбушу запекаем на углях не иначе, как с цветами хрена. Хорошо еще, что поход в лес за сморчками закончился обнаружением банальных маслят. Штепсель от холодильника таинственным образом включает радиолу и наоборот. Что же касается спирта, то заповеди кота Бегемота преданы забвению. Чистого не подают.
Краткий перечень продегустированного: настойка на ягодах барбариса, настойка на мандариновых корочках с лимоном, бадановка (настойка на бадане), хреновуха (три часа настаивания на листьях означенного растения). Было что-то еще — всего не упомнишь. Грядками тоже никто чрезмерно не озабочен. Как и озверевшими майскими клещами.
После полуденной грозы народ дружными рядами под руководством художника Оборотистова выдвинулся на перформанс в ближайший ельник. Иванов стоял рядом и подбадривал: «Четвертая простыня добавьте темперамента! Вторая — больше жизни в кадре!» Действу в целом названия пока не придумали. Говорят, это только начало, первый акт и проба пера. На очереди «разработка» пожарного пруда и ближайшего карьера. До прослушивания пластинок со стихами Заболоцкого после бани с пихтовыми вениками я уже не дожила. Уснула.
Краткий перечень продегустированного: настойка на ягодах барбариса, настойка на мандариновых корочках с лимоном, бадановка (настойка на бадане), хреновуха (три часа настаивания на листьях означенного растения). Было что-то еще — всего не упомнишь. Грядками тоже никто чрезмерно не озабочен. Как и озверевшими майскими клещами.
После полуденной грозы народ дружными рядами под руководством художника Оборотистова выдвинулся на перформанс в ближайший ельник. Иванов стоял рядом и подбадривал: «Четвертая простыня добавьте темперамента! Вторая — больше жизни в кадре!» Действу в целом названия пока не придумали. Говорят, это только начало, первый акт и проба пера. На очереди «разработка» пожарного пруда и ближайшего карьера. До прослушивания пластинок со стихами Заболоцкого после бани с пихтовыми вениками я уже не дожила. Уснула.
Крышечка
(посвящается Саше Гальперину, вдохновителю этой книги)
(посвящается Саше Гальперину, вдохновителю этой книги)
28.01.2015
Сегодня у меня должна была начаться другая жизнь, потому что вчера я нашла крышечку. От объектива арендованного мною на время поездки фотоаппарата «Nikon». (Рустам Бигбов, спокойно, мне сдается, каждый, кто эту (или подобную) технику осваивал, крышечку хоть один раз непременно терял). Я посеяла ее в Гурзуфе на набережной, и, обнаружив пропажу, даже поняла — где (перед внутренним взором так и вставала замечательная синяя скамейка около заброшенного космического кафе в виде летающей тарелки).
Поисковую экспедицию, в успех которой верилось с трудом, мы смогли предпринять только к вечеру следующего дня. Я даже загадала в отчаянии: если найду — всё в дальнейшей жизни у меня будет просто замечательно. Прочесав набережную, мы, естественно, ничего и не нашли, посидели на скамеечке, глотнули коньяку, в последний раз посмотрели на море.
Поднявшись в город, взяли такси до горного селения Лаванда Гурзуфская (по-другому там никак). Таксист оказался тот же, что вез нас вчера. Уже выходя из машины, я обреченно спросила про крышечку. «Не знаю, — ответил он, — давайте посмотрим». Мы посмотрели. Оказалось, она тихонько лежала в углу заднего сиденья, рядом со мной. «Крым! Чудеса здесь в порядке вещей!» — констатировала наша хозяйка Елена Голованова.
А сегодня я впервые застряла в аэропорту на целый день. Улетают все, кроме нашего рейса. За окном зеленый боинг компании «S-7» в тумане, мимо него ездят на велосипедах служащие аэропорта в зеленых жилетах. Темнеет. Почему-то меня совсем ничего не раздражает. Другая жизнь, видимо, началась.
Поисковую экспедицию, в успех которой верилось с трудом, мы смогли предпринять только к вечеру следующего дня. Я даже загадала в отчаянии: если найду — всё в дальнейшей жизни у меня будет просто замечательно. Прочесав набережную, мы, естественно, ничего и не нашли, посидели на скамеечке, глотнули коньяку, в последний раз посмотрели на море.
Поднявшись в город, взяли такси до горного селения Лаванда Гурзуфская (по-другому там никак). Таксист оказался тот же, что вез нас вчера. Уже выходя из машины, я обреченно спросила про крышечку. «Не знаю, — ответил он, — давайте посмотрим». Мы посмотрели. Оказалось, она тихонько лежала в углу заднего сиденья, рядом со мной. «Крым! Чудеса здесь в порядке вещей!» — констатировала наша хозяйка Елена Голованова.
А сегодня я впервые застряла в аэропорту на целый день. Улетают все, кроме нашего рейса. За окном зеленый боинг компании «S-7» в тумане, мимо него ездят на велосипедах служащие аэропорта в зеленых жилетах. Темнеет. Почему-то меня совсем ничего не раздражает. Другая жизнь, видимо, началась.
По Солнечной тропе
08.01.2015
Никогда летом мне не было так хорошо в Крыму (было, но по-другому), как в неурочный сезон — в марте-апреле, январе вот. Наверное, потому, что на фоне отсутствия людей опрометчиво кажется — это всё исключительно твое: пустая набережная, зимнее, дымящееся море и даже яхты, и катера, радость обладания которыми только в возможности любоваться ими и фотографировать, другого не надо — слишком хлопотно.
Сегодня вышли как всегда после обеда. По-здешнему холодно -8, и сильно дует. Дошли безлюдной Балаклавой до конца бухты, свернули на Солнечную тропу. Только кошки возникали бесшумно и пропадали, да ветер позванивал опавшими листьями. Около крепости Чембало у нас появился компаньон — черный молодой пес, он и вчера под ногами недолго путался, а сегодня провел по всему маршруту. Кромкой гор, среди сильного можжевелового запаха, шума и блеска моря, скал и деревьев прихотливой формы, замерзших на склонах ручейков, огромных стай дроздов, прилетевших сюда по ягоды.
И пес, конечно, заглядывал нам в глаза с вопросом — не угостите ли? Да у Иванова в рюкзаке только фляжка, даже завалящей конфетки нет. Но пёс не унывал, спустился в конце концов с нами к самому прибою, туда, где в покрытую инеем гальку вмерзли медузы. Столько красоты вокруг, а я ведь еще и куриного бога на счастье искала — камень с дырочкой. Не нашла. И правильно — было бы уже чересчур. А пса я называла Верный, Иванов — пограничным псом Шалым, мы уже решили, что купим ему еды в первом же магазине на обратном пути, но он проводил нас только до Чембало, в город не спустился. Там другие хозяева — палевая стая. Тогда мы купили у паренька на причале корявых скорпен с красными плавниками. На уху. Вроде не отравились. Даже наоборот.
Сегодня вышли как всегда после обеда. По-здешнему холодно -8, и сильно дует. Дошли безлюдной Балаклавой до конца бухты, свернули на Солнечную тропу. Только кошки возникали бесшумно и пропадали, да ветер позванивал опавшими листьями. Около крепости Чембало у нас появился компаньон — черный молодой пес, он и вчера под ногами недолго путался, а сегодня провел по всему маршруту. Кромкой гор, среди сильного можжевелового запаха, шума и блеска моря, скал и деревьев прихотливой формы, замерзших на склонах ручейков, огромных стай дроздов, прилетевших сюда по ягоды.
И пес, конечно, заглядывал нам в глаза с вопросом — не угостите ли? Да у Иванова в рюкзаке только фляжка, даже завалящей конфетки нет. Но пёс не унывал, спустился в конце концов с нами к самому прибою, туда, где в покрытую инеем гальку вмерзли медузы. Столько красоты вокруг, а я ведь еще и куриного бога на счастье искала — камень с дырочкой. Не нашла. И правильно — было бы уже чересчур. А пса я называла Верный, Иванов — пограничным псом Шалым, мы уже решили, что купим ему еды в первом же магазине на обратном пути, но он проводил нас только до Чембало, в город не спустился. Там другие хозяева — палевая стая. Тогда мы купили у паренька на причале корявых скорпен с красными плавниками. На уху. Вроде не отравились. Даже наоборот.
Амаркорд
31.05.2014
Иногда мне кажется: есть что-то неправильное, когда человек не живет в тех местах, где вырос. Вчера, мучаясь от бессонницы, пыталась подсчитать, сколько моих «копейских» жизней (от 0 до 18) уложились в «свердловскую эпоху». Одна с хвостиком уже точно. А все равно, приезжаешь на «малую родину» и с удивлением обнаруживаешь — большинство внутренних детекторов свидетельствуют: притертая шестеренка вернулась в свой механизм, очень глубоко что-то щелкнуло, замкнуло и затикало по-новому (или по-старому), не разобрать.
Вчера оказалась на улице из сна (многие сны до сих пор на каком-то не сразу читаемом уровне раз за разом повторяют географию Копейска, прихотливо и неряшливо скрещивая ее с новыми ландшафтами). Мы гуляли с Ивановым вечером по улице Ленина: прикинувшийся торговым центром кинотеатр Калинина, перед ним — набравший в рот воды фонтан, ставший клумбой, горадминистрация, музыкальная школа, заросший сиренью сквер с вечным огнем, Ленин на невысокой трибуне, двухэтажные «сталинки», колонны дворца пионеров и горного техникума, на воротах аптеки еще уцелела чаша со змеей.
Тут всегда был «тихий», как сейчас принято говорить, центр для лирических променадов с возлюбленными, колясками и собачками. И сейчас он чуть в стороне от вечной стройки, больше напоминающей войну. И много деревьев, некоторые из которых я узнавала в лицо. А потом через неприметные воротца в углу площади я решила провести Иванова по дорожке, какой обычно возвращалась домой из «художки».
Вчера оказалась на улице из сна (многие сны до сих пор на каком-то не сразу читаемом уровне раз за разом повторяют географию Копейска, прихотливо и неряшливо скрещивая ее с новыми ландшафтами). Мы гуляли с Ивановым вечером по улице Ленина: прикинувшийся торговым центром кинотеатр Калинина, перед ним — набравший в рот воды фонтан, ставший клумбой, горадминистрация, музыкальная школа, заросший сиренью сквер с вечным огнем, Ленин на невысокой трибуне, двухэтажные «сталинки», колонны дворца пионеров и горного техникума, на воротах аптеки еще уцелела чаша со змеей.
Тут всегда был «тихий», как сейчас принято говорить, центр для лирических променадов с возлюбленными, колясками и собачками. И сейчас он чуть в стороне от вечной стройки, больше напоминающей войну. И много деревьев, некоторые из которых я узнавала в лицо. А потом через неприметные воротца в углу площади я решила провести Иванова по дорожке, какой обычно возвращалась домой из «художки».
Иногда перед сном, уже в другой жизни, не знаю, зачем, я мысленно восстанавливала этот путь метр за метром, испытывая память. И чудо, он оказался прежним! То есть как: вот кованые воротца арки, вот забор (может быть и другой, но равно на том месте, где должен был быть забор), сразу за ним дорожка сворачивает в гаражи; и даже выбоины на разбитом в хлам асфальте на своих местах; и следы старой ивы нашлись — огромный пень, давший новые ростки, он как раз у стены памятного своей невнятностью хозздания, которое теперь превратили в станцию «Скорой помощи», но ничуть не перестроили, видимо, за счет очевидной пустяковости.
И вдруг — без прелюдий — все это обрывается, дорожка детства упирается во двор «элитного», судя по маркам припаркованных машин, дома, клумбы-пирамиды и девочки-подростки, говорящие о тхэк-ван-до. И дом-то — не новострой, двор давно и прочно обжит. Вот так и стоишь, как во сне: поглядишь налево — детство, поглядишь направо — чужая жизнь. Реальность происходящего тихонько уплывает вслед за майскими, насквозь пропитанными закатным светом облаками, и только ласточки (или стрижи?) пикируют, снуют трудолюбиво, штопают расползающуюся картинку мира, стежок за стежком, заново, специально для тебя. Похоже, они насвистывают: перекуси-ка нитку и живи себе дальше.
И вдруг — без прелюдий — все это обрывается, дорожка детства упирается во двор «элитного», судя по маркам припаркованных машин, дома, клумбы-пирамиды и девочки-подростки, говорящие о тхэк-ван-до. И дом-то — не новострой, двор давно и прочно обжит. Вот так и стоишь, как во сне: поглядишь налево — детство, поглядишь направо — чужая жизнь. Реальность происходящего тихонько уплывает вслед за майскими, насквозь пропитанными закатным светом облаками, и только ласточки (или стрижи?) пикируют, снуют трудолюбиво, штопают расползающуюся картинку мира, стежок за стежком, заново, специально для тебя. Похоже, они насвистывают: перекуси-ка нитку и живи себе дальше.
Крапивинское
06.03.2014
Перечитала «Голубятню на желтой поляне» Владислава Крапивина. Первый раз я ее читала лет двадцать, а то и больше назад. И с тех баснословных времен в памяти почему-то осталось ощущение солнечной осени, городской парк и гипсовая скульптура, с которой что-то было не так.
А теперь вдруг к своему удивлению и удовольствию я обнаруживаю совсем другую — сложноустроенную книгу, где действие разворачивается аж в трех временных измерениях. И где, кроме солнца, есть вещи по-настоящему страшные. «…Это кончилось. Улица привела к маленькому кладбищу над обрывом. Толпа растеклась под черными, очень высокими деревьями, окружила то место, где, кажется, была могила. Колыбельная все еще звучала, но тихо, без слов, будто люди пели, не разжимая губ».
Так-то я не большой любитель фантастики, если речь не идет о Брэдбери, но тут все тактично и осторожно выписано. С большим мастерством, от которого отвыкаешь, просматривая промышленные объемы нынешнего детско-подросткового чтива. Но главное — я вдруг понимаю, сколько у Крапивина вещей, которые я всегда считала абсолютно своими: ощущение близкого моря; города и башни, построенные из ракушечника; пустыри, заросшие сорняками — белоцветом, «бабкиными бусами», сурепкой, откуда так легко начинать самые невообразимые путешествия; старые дачные поезда, деревянные шпалы, веранды с цветными стеклами.
А теперь вдруг к своему удивлению и удовольствию я обнаруживаю совсем другую — сложноустроенную книгу, где действие разворачивается аж в трех временных измерениях. И где, кроме солнца, есть вещи по-настоящему страшные. «…Это кончилось. Улица привела к маленькому кладбищу над обрывом. Толпа растеклась под черными, очень высокими деревьями, окружила то место, где, кажется, была могила. Колыбельная все еще звучала, но тихо, без слов, будто люди пели, не разжимая губ».
Так-то я не большой любитель фантастики, если речь не идет о Брэдбери, но тут все тактично и осторожно выписано. С большим мастерством, от которого отвыкаешь, просматривая промышленные объемы нынешнего детско-подросткового чтива. Но главное — я вдруг понимаю, сколько у Крапивина вещей, которые я всегда считала абсолютно своими: ощущение близкого моря; города и башни, построенные из ракушечника; пустыри, заросшие сорняками — белоцветом, «бабкиными бусами», сурепкой, откуда так легко начинать самые невообразимые путешествия; старые дачные поезда, деревянные шпалы, веранды с цветными стеклами.
Чудеса Крапивина не придуманные, они происходят естественно, являясь продолжением внутренних свойств предметов и состояний, волшебством наделенных. Например: есть вещи, вокруг которых в разных странах и у разных авторов чудеса локализуются — веера, калейдоскопы, солнечные часы, часы с маятником, музыкальные шкатулки и другое, если подумать. То есть, если есть такая вещь — сказка случится, или, наоборот, в сказках часто случаются такие вещи. Это как порталы.
Как герои Крапивина попадают в «сказочные» измерения? Через кладовку при спортивном зале, где хранятся маты, мячи и прочий инвентарь. По неприметной улице в дачном поселке средней полосы, которая вдруг обрывается к морю. Конечно, на старой электричке — именно она «прошивает» все три пространства в «Голубятне на желтой поляне», замыкая роман-трилогию и время в кольцо. Там в самом начале главный герой открывает дверь своего звездолета и попадает в солнечные полосы, ложащиеся на деревянный пол. Лето чьего-то детства, похожее на земное, похожее на его детство, вечное детство всех. Но мне кажется, что когда я снова открою эту книгу лет через десять, она опять будет другой. Совсем другой, хотя в тексте и слова не поменяется.
Как герои Крапивина попадают в «сказочные» измерения? Через кладовку при спортивном зале, где хранятся маты, мячи и прочий инвентарь. По неприметной улице в дачном поселке средней полосы, которая вдруг обрывается к морю. Конечно, на старой электричке — именно она «прошивает» все три пространства в «Голубятне на желтой поляне», замыкая роман-трилогию и время в кольцо. Там в самом начале главный герой открывает дверь своего звездолета и попадает в солнечные полосы, ложащиеся на деревянный пол. Лето чьего-то детства, похожее на земное, похожее на его детство, вечное детство всех. Но мне кажется, что когда я снова открою эту книгу лет через десять, она опять будет другой. Совсем другой, хотя в тексте и слова не поменяется.
Аттракционы-ностальжи
03.07.2013
Качество звука зависит от носителя. Электронный формат никогда не передаст весь шарм звучания пластинки на 33 оборота, когда игла чуть-чуть подрагивает и будто норовит соскользнуть. Вот так и из Симферополя в Севастополь ехать надо только на электричке. Желательно рано утром, когда народу еще немного. Дело не только в том, что электричка ходит часто и стоит дешево, а по обе стороны дороги разворачиваются не просто живописные, но порой по-настоящему величественные ландшафты, особенно в районе Бахчисарая. Не менее ценно то, что ты как будто оказываешься пассажиром «ностальжи-аттракциона», где по-свежему можно пережить ряд дорогих ощущений.
Несчастные люди будущего, по-моему, впрямую рискуют стать заложниками таких иллюзионов: платишь денежку, заходишь в кабинку, обвешиваешься сенсорными датчиками и судорожно выбираешь кнопку: «вкус НАСТОЯЩЕГО помидора», «ДЕРЕВЯННЫЕ сиденья электричек начала 70-х», «звук виниловой пластинки „День Серебра“ группы „Аквариум“, выпущенной на фирме „Мелодия“ в 1987 году».
Потом, электричка входит в Севастополь со стороны Инкермана, и по мне это один из лучших способов презентовать город. Хотя неплохо, например, первый раз вплыть в его акваторию на кораблике, чтобы сразу Графская набережная во всей своей бело-парадной-широколестничной красе и здания, теснящиеся на склоне бухты, как в каких-нибудь теплых приморских Европах. Но со стороны Инкермана скалистый берег вспарывают узкие заливы, заполненные кораблями самых разных мастей, доками, лодками и катерами. Мелькают на заднем плане террасы живописных, уже заброшенных карьеров. Импрессионистский взрыв: серый асфальт, промельк зеленого осколка морской воды, серые скалы, испещренные отверстиями, которые хорошо знакомы посетителям пещерных храмов и городов Крыма.
Несчастные люди будущего, по-моему, впрямую рискуют стать заложниками таких иллюзионов: платишь денежку, заходишь в кабинку, обвешиваешься сенсорными датчиками и судорожно выбираешь кнопку: «вкус НАСТОЯЩЕГО помидора», «ДЕРЕВЯННЫЕ сиденья электричек начала 70-х», «звук виниловой пластинки „День Серебра“ группы „Аквариум“, выпущенной на фирме „Мелодия“ в 1987 году».
Потом, электричка входит в Севастополь со стороны Инкермана, и по мне это один из лучших способов презентовать город. Хотя неплохо, например, первый раз вплыть в его акваторию на кораблике, чтобы сразу Графская набережная во всей своей бело-парадной-широколестничной красе и здания, теснящиеся на склоне бухты, как в каких-нибудь теплых приморских Европах. Но со стороны Инкермана скалистый берег вспарывают узкие заливы, заполненные кораблями самых разных мастей, доками, лодками и катерами. Мелькают на заднем плане террасы живописных, уже заброшенных карьеров. Импрессионистский взрыв: серый асфальт, промельк зеленого осколка морской воды, серые скалы, испещренные отверстиями, которые хорошо знакомы посетителям пещерных храмов и городов Крыма.
Эти выемки в скалах интригуют, они могут оказаться чем угодно: древними криптами или виноградодавильнями, просто результатом добычи камня для хозяйственных нужд или мало комфортабельным жильем (кое-где видны обветшалые оконные проемы)… Так табличка «Керменчик», висящая на груди у назойливого таксиста, может напомнить о безымянной резиденции царя скифов Скилура, врага Митридата, и эта исторически-мифологическая мешанина Крыма — основа его магии и обаяния. А электричка то и дело ныряет в тоннели, и когда вырывается, радостное ощущение мельтешения жизни, прополосканное темнотой, еще ослепительней.
Болгария
02.09.2018
— Не хотите ли полететь бизнес-классом за небольшую доплату? — спросила меня девушка на регистрации рейса «Москва — Варна» авиакомпании S-7.
— Нет, — сказала я, совершая роковую ошибку.
— Тогда поставьте багаж в калибратор, — заученно вздохнула девушка.
— Конечно, — ещё не чувствуя подвоха согласилась я, тем более, что перед вылетом почти час вымеряла рулеткой сумку, подходящую под параметры 55*40*20.
Сумка, как и ожидалось, в калибратор вошла. Да не тут-то было.
— Она у вас не легко выходит, а должна легко, — сообщила девушка, выписывая квитанцию на 3.929 рублей.
— Надо было соглашаться на бизнес-класс, так бы и получилось, — запоздало раскаивалась я, слушая как дама, стоящая передо мной на паспортном контроле, уже пять минут доказывает, что на фото именно она, просто «вот тут (по секрету) немного ботокса, тут, тут и ещё чуть-чуть здеся».
К концу трёхчасового перелёта я окончательно поняла, что авиакомпанией S-7 больше никогда летать не буду, потому что кроме фортелей с багажом, которые себе даже «Победа» не позволяет (там, раз уж сумка вошла в калибратор, упиханная хоть ногами, то вошла), у S-7 ещё и штат стюардов на редкость хамский. Просьбу о стакане воды они воспринимают как личное оскорбление, сообщая, что «сейчас ведь уже обед понесут».
— Нет, — сказала я, совершая роковую ошибку.
— Тогда поставьте багаж в калибратор, — заученно вздохнула девушка.
— Конечно, — ещё не чувствуя подвоха согласилась я, тем более, что перед вылетом почти час вымеряла рулеткой сумку, подходящую под параметры 55*40*20.
Сумка, как и ожидалось, в калибратор вошла. Да не тут-то было.
— Она у вас не легко выходит, а должна легко, — сообщила девушка, выписывая квитанцию на 3.929 рублей.
— Надо было соглашаться на бизнес-класс, так бы и получилось, — запоздало раскаивалась я, слушая как дама, стоящая передо мной на паспортном контроле, уже пять минут доказывает, что на фото именно она, просто «вот тут (по секрету) немного ботокса, тут, тут и ещё чуть-чуть здеся».
К концу трёхчасового перелёта я окончательно поняла, что авиакомпанией S-7 больше никогда летать не буду, потому что кроме фортелей с багажом, которые себе даже «Победа» не позволяет (там, раз уж сумка вошла в калибратор, упиханная хоть ногами, то вошла), у S-7 ещё и штат стюардов на редкость хамский. Просьбу о стакане воды они воспринимают как личное оскорбление, сообщая, что «сейчас ведь уже обед понесут».
Первой хорошей новостью оказалась курилка, которая в маленьком и очень домашнем аэропорту Варны сразу по левую руку, едва заходишь в дверь с высадки (в «Кольцово», кстати, курилку прикрыли). Второй — болгарская ракия, которой нас угостила, встретив, Татьяна Егерева.
Нет, Елена Гармс, этот чудный напиток не напоминает у них турецкие анисовые капли. Он вкусный и с лёгким мускатным оттенком, как в фильмах Кустурицы, в одном из которых Иванов немедленно и оказался. Я то, удовлетворившись бассейном во дворе, тут же легла спать, а он отправился в одиночку здороваться с морем. Дорогу туда Иванов нашёл, а вот обратно, понадеявшись на своё умение ориентироваться в любой незнакомой местности, решил пойти другим путём. И немедленно, нет, не выпил, а заблудился.
Опрошенные им болгары русский понимали, были очень доброжелательны, но где расположена Вилла «Кедр» с зелёными воротами категорически не знали. Кроме того, все встреченные Ивановым ворота оказались зелёными. Десятый по счёту старичок весело посоветовал Жене не мучиться, а зайти в ближайший ресторан и выпить водки. Тогда Иванов за 2 лева нанял такси. Шофёр, почесав в затылке, Виллу «Кедр» нашёл, а на прощанье дал визитку, где значилось, что он риэлтор. «Я им скоро буду, — пообещал он Иванову, — всегда мечтал заниматься недвижимостью, а пока обращайтесь, довезу куда надо». Я же с болгарами ещё не общалась, море видела только с балкона и пытаюсь осознать, что у меня начался отпуск.
Нет, Елена Гармс, этот чудный напиток не напоминает у них турецкие анисовые капли. Он вкусный и с лёгким мускатным оттенком, как в фильмах Кустурицы, в одном из которых Иванов немедленно и оказался. Я то, удовлетворившись бассейном во дворе, тут же легла спать, а он отправился в одиночку здороваться с морем. Дорогу туда Иванов нашёл, а вот обратно, понадеявшись на своё умение ориентироваться в любой незнакомой местности, решил пойти другим путём. И немедленно, нет, не выпил, а заблудился.
Опрошенные им болгары русский понимали, были очень доброжелательны, но где расположена Вилла «Кедр» с зелёными воротами категорически не знали. Кроме того, все встреченные Ивановым ворота оказались зелёными. Десятый по счёту старичок весело посоветовал Жене не мучиться, а зайти в ближайший ресторан и выпить водки. Тогда Иванов за 2 лева нанял такси. Шофёр, почесав в затылке, Виллу «Кедр» нашёл, а на прощанье дал визитку, где значилось, что он риэлтор. «Я им скоро буду, — пообещал он Иванову, — всегда мечтал заниматься недвижимостью, а пока обращайтесь, довезу куда надо». Я же с болгарами ещё не общалась, море видела только с балкона и пытаюсь осознать, что у меня начался отпуск.
Хроники пандемии
01.04.2020
1. Цена на имбирь упала до 268 рэ за кг. Предлагаю считать её индексом понижения тревожности.
2. Народ, наполнивший КБ за час до закрытия, шёл на праздничный нерест плотно и выглядел несколько оглоушено. Согласитесь, не очень нормально смотрится вполне приличная пара, берущая шесть бутылок водки, не считая упаковки пива.
И всякий раз кто-то без маски с красными от прошлых возлияний глазами пытался вклиниться в священные метры социальной дистанции. «Не бойтесь, — подмигивал мальчик-продавец, — у нас приказа не было на праздники не продавать, только Тагил и Курган закрыли, а в деревне, на даче, то есть, когда не достать было?» Мальчику не особо верили. Террористов опять же каких-то ночью повязали и вообще.
3. Зато весна уже по-настоящему. Всё сквозь зелёную дымку. Клёны залохматились бомбошками.
— Я их в детстве очень любила.
— А что ты с ними делала?
— Срывала, потрошила, растаскивала на ниточки.
Такой вот разговор о сущности любви в разгар пандемии.
2. Народ, наполнивший КБ за час до закрытия, шёл на праздничный нерест плотно и выглядел несколько оглоушено. Согласитесь, не очень нормально смотрится вполне приличная пара, берущая шесть бутылок водки, не считая упаковки пива.
И всякий раз кто-то без маски с красными от прошлых возлияний глазами пытался вклиниться в священные метры социальной дистанции. «Не бойтесь, — подмигивал мальчик-продавец, — у нас приказа не было на праздники не продавать, только Тагил и Курган закрыли, а в деревне, на даче, то есть, когда не достать было?» Мальчику не особо верили. Террористов опять же каких-то ночью повязали и вообще.
3. Зато весна уже по-настоящему. Всё сквозь зелёную дымку. Клёны залохматились бомбошками.
— Я их в детстве очень любила.
— А что ты с ними делала?
— Срывала, потрошила, растаскивала на ниточки.
Такой вот разговор о сущности любви в разгар пандемии.
Вьетнамские кладбища
20.01.2020
Ну, вот, самое время рассказать, в последний-то день. У вьетнамцев самые жизнерадостные кладбища, из тех что мне доводилось видеть. На это наткнулась сразу за автобусной остановкой в центре Муй Не, когда поехала на рынок. Пишут, что и похоронная процессия по красочности напоминает карнавальное шествие. В деревнях усопших часто хоронят около домов. Вьетнамцы, у которых древний культ предков — основа национальной религии, верят, что после смерти их близкие становятся духами-покровителями, помощниками в делах живых, их защитой. Связь не прерывается. Вообще, все религии, которые к ним проникали, имели успех, только если уважительно относились к культу предков (успех конфуцианства, не успех католицизма с его нетерпимостью к язычеству).
В каждом доме, магазине, мастерской по ремонту байков, лавочке, кафешке стоит алтарь, обязательно украшенный свежими фруктами и цветами, курительными палочками, керамическими фигурками, огоньками. Едешь вечером на автобусе к себе на дальний пляж, вся деревня как на ладони, и внутри каждого строения теплится такая кумирня. И уютно от них, как от наших ёлок в Рождество.
В каждом доме, магазине, мастерской по ремонту байков, лавочке, кафешке стоит алтарь, обязательно украшенный свежими фруктами и цветами, курительными палочками, керамическими фигурками, огоньками. Едешь вечером на автобусе к себе на дальний пляж, вся деревня как на ладони, и внутри каждого строения теплится такая кумирня. И уютно от них, как от наших ёлок в Рождество.
Как раскрывается лотос
16.01.2020
Вчера передо мной стояла дзен-задача: посмотреть, как раскрывается лотос. Мне представлялось, что происходит это на рассвете и стремительно. На территории отеля лотоса два: белый и фиолетовый, растут они в мини-прудах, устроенных в больших керамических вазах.
Я подорвалась в 6−15, когда уже затренькали птицы, а гудки мотобайков на шоссе стали чаще. И поняла, что почти опоздала. Белый лотос смотрел на мир широко открытым глазом. Зато фиолетовый дарил надежду. Как и Иванов, он не спешил просыпаться, наглухо задраив свои бутоны-луковицы. Я поставила перед вазой маленький стульчик, на котором обычно сидит выдавальщица пляжных полотенец, и принялась ждать с камерой в телефоне наперевес.
Светало. Ночной охранник выключил ненужные фонари и сметал с дорожек белые, крупные цветы, которые знакомо пахли какой-то парфюмерией. Я бы даже натащила их в номер, но опасалась, что дерево, сбросившее их ночью, относится к породе магнолиевых, а этот аромат опасен. На веранде уже готовили завтрак, рыбаки вытягивали с края пляжа сети. На меня никто не реагировал: ну, сидит кто-то перед лотосом, мало ли. Бутон между тем не дрогнул ни одним мускулом. Я же поняла, что долго смотреть на что-то неподвижное — дзен для меня непосильный. Подмывало заглянуть в фейсбук. Но усилием воли сосредоточилась на крошечных рыбках-вуалехвостах, снующих между стеблей цветка.
Близился завтрак. Потянулись первые отдыхающие. Они тоже делали вид, что ничего странного в моём поведении нет. «Может быть, — подумала я малодушно, — противный цветок не раскрывается как раз потому, что я за ним пристально наблюдаю? Тогда самое время перекусить».
Я подорвалась в 6−15, когда уже затренькали птицы, а гудки мотобайков на шоссе стали чаще. И поняла, что почти опоздала. Белый лотос смотрел на мир широко открытым глазом. Зато фиолетовый дарил надежду. Как и Иванов, он не спешил просыпаться, наглухо задраив свои бутоны-луковицы. Я поставила перед вазой маленький стульчик, на котором обычно сидит выдавальщица пляжных полотенец, и принялась ждать с камерой в телефоне наперевес.
Светало. Ночной охранник выключил ненужные фонари и сметал с дорожек белые, крупные цветы, которые знакомо пахли какой-то парфюмерией. Я бы даже натащила их в номер, но опасалась, что дерево, сбросившее их ночью, относится к породе магнолиевых, а этот аромат опасен. На веранде уже готовили завтрак, рыбаки вытягивали с края пляжа сети. На меня никто не реагировал: ну, сидит кто-то перед лотосом, мало ли. Бутон между тем не дрогнул ни одним мускулом. Я же поняла, что долго смотреть на что-то неподвижное — дзен для меня непосильный. Подмывало заглянуть в фейсбук. Но усилием воли сосредоточилась на крошечных рыбках-вуалехвостах, снующих между стеблей цветка.
Близился завтрак. Потянулись первые отдыхающие. Они тоже делали вид, что ничего странного в моём поведении нет. «Может быть, — подумала я малодушно, — противный цветок не раскрывается как раз потому, что я за ним пристально наблюдаю? Тогда самое время перекусить».
Завтрак прошёл без обычной размеренности, мне всё казалось, что сейчас я пропущу ТОТ САМЫЙ момент. Что-то я действительно пропустила. В монолитности луковицы появились первые трещины, сквозь них показались фиолетовые лепестки. Но и только.
15 минут всё оставалось в прежнем положении. Я заняла лежаки, вернулась — два миллиметра. Искупалась, вернулась — слабо начала проглядывать жёлтая сердцевина цветка. В общем, фиолетовые лотосы, не спеша, потягиваясь, раскрываются около трёх часов, дорогие товарищи. А наше европейское сознание на столь длительное мистическое созерцание не способно. Да и я никакой не мистик, а человек, похоронивший в себе натуралиста. Ещё, погуглив вечером, выяснила, что некоторые лотосы раскрываются и при луне.
15 минут всё оставалось в прежнем положении. Я заняла лежаки, вернулась — два миллиметра. Искупалась, вернулась — слабо начала проглядывать жёлтая сердцевина цветка. В общем, фиолетовые лотосы, не спеша, потягиваясь, раскрываются около трёх часов, дорогие товарищи. А наше европейское сознание на столь длительное мистическое созерцание не способно. Да и я никакой не мистик, а человек, похоронивший в себе натуралиста. Ещё, погуглив вечером, выяснила, что некоторые лотосы раскрываются и при луне.
Храм Кита
13.01.2020
Мне нравятся храмы, связанные с морем. Нравится угадывать эту связь, когда она выражена не прямо, а опосредованно, так ландшафт обязательно оставляет след в физиономии и облике дерева. Например, мне кажется, что большие соборы Севастополя похожи на корабли. А Нептун с фасада Кафедрального четырёхпалубного собора в Пизе только прикидывается Иоанном Крестителем. Вчера в Фанхиете в рыбацком Храме Кита мы с Ивановым видели очередную реинкарнацию Бога моря.
Фанхиет — административный центр провинции Биньтхуан и столица нашего курортного городка. Поскольку, к счастью, мы живём в его тупике, то добираться до Фанхиета на автобусе нам где-то час, вдоль всей линии береговых отелей. И с каждой поездкой уверенность в том, что с уединённостью своего пляжа Хон Ром мы не ошиблись, только растёт.
Но я о храме. Добраться до него довольно просто, если двигаться по центральной улице. Впрочем, не заплутай немного Иванов, и не попади мы в настоящие трущобы, финальное ощущение от посещения Ланг Онга (специальное название «китовых храмов», их во Вьетнаме 4), было бы несколько другим. А так мы в полной мере насладились общением с прямыми потомками тех людей, которые в 1767 году выстроили святилище для исполинского животного весом в 65 тонн. Здесь хранится его скелет длиной 22 метра, а точнее святые мощи. Потому что Кит — Бог моря (Тханг Там или Намхай), покровитель и заступник всего народа, от моря живущего. Здесь есть его алтарь с очеловеченным изображением, куда приносят подношения и где молятся о богатом улове. Есть костница, где хранят останки других погибших китов.
Морские старатели-вьетнамцы до сих пор хоронят их с максимальными почестями, считая, что выраженное таким способом уважение принесёт им удачу и продлит жизнь. Через четыре года останки выкапывают и передают в храмы. Их обязательно выставляют на всеобщее обозрение в ежегодные осенние Праздники (или как сейчас говорят — фестивали) Кита, длящиеся с размахом по три дня.
Фанхиет — административный центр провинции Биньтхуан и столица нашего курортного городка. Поскольку, к счастью, мы живём в его тупике, то добираться до Фанхиета на автобусе нам где-то час, вдоль всей линии береговых отелей. И с каждой поездкой уверенность в том, что с уединённостью своего пляжа Хон Ром мы не ошиблись, только растёт.
Но я о храме. Добраться до него довольно просто, если двигаться по центральной улице. Впрочем, не заплутай немного Иванов, и не попади мы в настоящие трущобы, финальное ощущение от посещения Ланг Онга (специальное название «китовых храмов», их во Вьетнаме 4), было бы несколько другим. А так мы в полной мере насладились общением с прямыми потомками тех людей, которые в 1767 году выстроили святилище для исполинского животного весом в 65 тонн. Здесь хранится его скелет длиной 22 метра, а точнее святые мощи. Потому что Кит — Бог моря (Тханг Там или Намхай), покровитель и заступник всего народа, от моря живущего. Здесь есть его алтарь с очеловеченным изображением, куда приносят подношения и где молятся о богатом улове. Есть костница, где хранят останки других погибших китов.
Морские старатели-вьетнамцы до сих пор хоронят их с максимальными почестями, считая, что выраженное таким способом уважение принесёт им удачу и продлит жизнь. Через четыре года останки выкапывают и передают в храмы. Их обязательно выставляют на всеобщее обозрение в ежегодные осенние Праздники (или как сейчас говорят — фестивали) Кита, длящиеся с размахом по три дня.
О нелюбви к солистам
16.12.2018
В путешествиях случаются сильные переживания отдельно взятых мест, которые сложно выразить. Не отпускает и смутно тревожит меня, например, воспоминание о венецианском Музее Коррера.
Это примерно как не любить солиста, а любить бас-гитариста. Из врождённого чувства справедливости (на солиста и так все смотрят, ещё не хватало, чтобы я) или глубоко законспирированного комплекса неполноценности, про который и рассуждать-то скучно. В общем, когда разбирала фотографии из Венеции, «залипла» на самых скромных, не видовых, сделанных в Музее Коррера, посвященном «традиционным аспектам венецианской жизни».
Всё как мы не любим: документы, планы, радость зануд — ведуты, с фотографической прорисовкой исторического пейзажа, монеты, костюмы, оружие и прочее ДПИ. Бесконечные залы, напоминающие вагоны поезда: глобусы, макеты кораблей, печати в застекленных витринах. Когда ещё доберёшься до залов живописи, где есть обещанные путеводителем картины Пьетро Лонги с зеркалами, свечами и баутами, глазеющими на львов и бегемотов, а также две, скучающие среди собачек и павлинов, венецианки Карпаччо, которых весь 19-й век ошибочно принимали за куртизанок.
При минимальном количестве дней, отведённых на Венецию, мы и попали-то в Музей Коррера случайно. Просто через его кассу без особых проблем можно было взять единый билет в более топовые места, вроде Дворца дожей, где даже в глубокий несезон сложно обойтись без давки. И пока Иванов рассматривал монеты, обожаемых мумий, библиотеку монастыря театинцев, я среди сокровищ, завещанных городу Теодором Коррером, облюбовала женские туфли, точнее нечто вроде ходуль, резные деревянные башмаки без задников на платформе высотой до 45-ти сантиметров.
Это примерно как не любить солиста, а любить бас-гитариста. Из врождённого чувства справедливости (на солиста и так все смотрят, ещё не хватало, чтобы я) или глубоко законспирированного комплекса неполноценности, про который и рассуждать-то скучно. В общем, когда разбирала фотографии из Венеции, «залипла» на самых скромных, не видовых, сделанных в Музее Коррера, посвященном «традиционным аспектам венецианской жизни».
Всё как мы не любим: документы, планы, радость зануд — ведуты, с фотографической прорисовкой исторического пейзажа, монеты, костюмы, оружие и прочее ДПИ. Бесконечные залы, напоминающие вагоны поезда: глобусы, макеты кораблей, печати в застекленных витринах. Когда ещё доберёшься до залов живописи, где есть обещанные путеводителем картины Пьетро Лонги с зеркалами, свечами и баутами, глазеющими на львов и бегемотов, а также две, скучающие среди собачек и павлинов, венецианки Карпаччо, которых весь 19-й век ошибочно принимали за куртизанок.
При минимальном количестве дней, отведённых на Венецию, мы и попали-то в Музей Коррера случайно. Просто через его кассу без особых проблем можно было взять единый билет в более топовые места, вроде Дворца дожей, где даже в глубокий несезон сложно обойтись без давки. И пока Иванов рассматривал монеты, обожаемых мумий, библиотеку монастыря театинцев, я среди сокровищ, завещанных городу Теодором Коррером, облюбовала женские туфли, точнее нечто вроде ходуль, резные деревянные башмаки без задников на платформе высотой до 45-ти сантиметров.
То, что у нас принято называть сабо, а у них zocolli; вот только легко и непринуждённо цокать на них без спецсопровождения вряд ли получится: мода всегда стремилась вырваться из-под диктата здравого смысла. Такие платформы есть и на картине «Две венецианки», где волосы модниц высвечены до фирменного нежно-золотистого цвета специальным составом, в рецепт которого входила, говорят, среди прочего человеческая моча.
Постепенно я начала развлекаться, фотографируя виды из окон музея, воображая, что там у меня полотна, обрамлённые вместо рам драпировками штор (где пышными, а где нет). Дождь, зарядивший с утра, был не способен до конца разогнать туристов с площади Сан-Марко.
Внутри меня начала настойчиво звучать какая-то смутная мелодия, не переходящая, однако, в осязаемый, связный сюжет, точно призрак, который мелькает то там, то тут, но не даёт себя разглядеть. Моменты, когда завидуешь ясности и простоте в обращении с материалом таких, например, художников, как Роже Вадим.
Захотелось ему «присвоить» Венецию — и вот уже два героя, злой и добрый, пытаются убить друг друга прямо на Часовой башне Святого Марка, тянут на себя действие, как два мавра чугунный колокол. Из-за прекрасной Брижит Бардо. Первой в череде зажжённых Роже звёзд с золотистыми волосами, так похожих друг на друга, что невольно думаешь о каком-то их общем прообразе Идеальной женщины, который от неистового Вадима всё же ускользнул.
Так и мой праздничный сюжет безнадёжно проваливался в пересменку между их европейским рождеством, которое уже почти сошло на нет, и нашим Новым годом, который здесь не празднуют. Кто-то из смотрителей зала аккуратно пристроил на подоконнике скромные дары жизни — свои корпоративные подарки — панеттоне с цукатами и изюмом да бутылку мартини. Вечером он понесёт их домой под непрекращающимся зимним дождём.
Постепенно я начала развлекаться, фотографируя виды из окон музея, воображая, что там у меня полотна, обрамлённые вместо рам драпировками штор (где пышными, а где нет). Дождь, зарядивший с утра, был не способен до конца разогнать туристов с площади Сан-Марко.
Внутри меня начала настойчиво звучать какая-то смутная мелодия, не переходящая, однако, в осязаемый, связный сюжет, точно призрак, который мелькает то там, то тут, но не даёт себя разглядеть. Моменты, когда завидуешь ясности и простоте в обращении с материалом таких, например, художников, как Роже Вадим.
Захотелось ему «присвоить» Венецию — и вот уже два героя, злой и добрый, пытаются убить друг друга прямо на Часовой башне Святого Марка, тянут на себя действие, как два мавра чугунный колокол. Из-за прекрасной Брижит Бардо. Первой в череде зажжённых Роже звёзд с золотистыми волосами, так похожих друг на друга, что невольно думаешь о каком-то их общем прообразе Идеальной женщины, который от неистового Вадима всё же ускользнул.
Так и мой праздничный сюжет безнадёжно проваливался в пересменку между их европейским рождеством, которое уже почти сошло на нет, и нашим Новым годом, который здесь не празднуют. Кто-то из смотрителей зала аккуратно пристроил на подоконнике скромные дары жизни — свои корпоративные подарки — панеттоне с цукатами и изюмом да бутылку мартини. Вечером он понесёт их домой под непрекращающимся зимним дождём.
Попасть в сон
01.10.2018
Из города, где выросла, я уехала сразу после школы и больше там подолгу не жила. Для меня он остался своеобразным заповедником, где воспоминания детства надёжно законсервированы, особенно, если идёшь по улице ранним, воскресным утром, и ни людей толком, ни машин. Вчера совершила и вовсе невозможное: решила зайти в бывший Дом пионеров, куда точно больше двух десятков лет не заглядывала. Он, конечно, стоит на улице Ленина, с белыми колоннами, всё как положено. Я даже дверь узнала (какие детали, оказывается, живут в памяти).
А дальше, натурально, попала в сон. Когда в основе география, вызубренная назубок с детства, зафиксированная яркой, ещё не растраченной памятью, но узоры по этой канве вышиты уже современные. У меня много таких снов, где действие, не имеющее никакого отношения к Копейску, разворачивается почему-то в его декорациях.
Но внутри Дома пионеров меня просто повело. Я не обратила никакого внимания на «Ярмарку белорусских товаров», захватившую фойе, что-то пролепетала вахтёрше про библиотеку и пошла вверх по лестнице. Те же широкие перила, удобные для скольжения по ним вниз, та же дверь под лестницей, где однажды мы нашли тайный ход (а точнее какую-то вентиляцию). Острое, насквозь просвечивающее сегодняшний момент ощущение детства, которого, однако, не ухватить, как во сне.
И тут же, на третьем этаже, изостудия, а на подступах к ней, на стене, в рамочке лицо Юрия Матвеевича Севастьянова, легендарного учителя рисования, который говорил мне просто «рисуй красный день» или «посмотри, сегодня синие деревья». Мы по вольному расписанию прибегали в его две комнаты, где в одной, «для младших», стоял огромный стол, заваленный свежими работами, и всегда сыро пахло гуашью, а по стенам висели наши рисунки. По-моему, он один дал мне (да и не только мне, преподавал 32 года) больше, чем половина школьного образования.
Первая персональная выставка работ самого Юрия Матвеевича состоялась уже после его смерти. Сейчас рядом с его фотографией висело несколько акварелей хорошей, классической школы. Я подумала, что впервые вижу, как писал учитель, подумала, что на фото явно не хватает берета и серого рабочего халата, в которых он всегда вёл занятия. Удивилась, в который раз, строгой и ясной иконописности его лица. Типаж, совершенно не свойственный здешним местам. Хотя чему удивляться? Угольные копи в своё время поднимали сосланные, мало ли откуда могло занести? И только потом до меня дошло, что наша изостудия располагалась в другом крыле здания, по другой лестнице, но сны ведь всегда зеркалят и искажают пространство?
Чтобы ещё раз проверить «ощущение вхождения в сон», я пустилась во все тяжкие: зашла в бывший кинотеатр Калинина, чего тоже старательно избегала много лет после того, как его приспособили под торговый центр «Азия». Кинотеатр по другую сторону площади от Дворца пионеров, около фонтан, давно набравший в рот воды, и ели, которые я помню в лицо. Ну, и вообще, «Легенда о динозавре», «Синьор Робинзон», мороженое по 15 копеек, а тут какой-то китайский, прости господи, рынок.
Внутри было пустынно, на входе сидел китаец Антон, перегородки между кассовым предбанником, фойе и зрительным залом отсутствовали. Я меланхолично бродила между рядами со шмотьём, пытаясь совместить в своей голове воспоминания детства и перелопаченную историей реальность. А потом постепенно увлеклась другим. И, когда примеряла платье в примерочной, отметила, что стоит она (примерочная) как раз там, где были когда-то «места для поцелуев». Но на передний план вышли уже другие заботы. Полусон, полуявь кончились, и я будто впервые ясно ощутила город своих одноклассников, оставшихся здесь, который очень сильно отличается от моего. Что нормально.
А дальше, натурально, попала в сон. Когда в основе география, вызубренная назубок с детства, зафиксированная яркой, ещё не растраченной памятью, но узоры по этой канве вышиты уже современные. У меня много таких снов, где действие, не имеющее никакого отношения к Копейску, разворачивается почему-то в его декорациях.
Но внутри Дома пионеров меня просто повело. Я не обратила никакого внимания на «Ярмарку белорусских товаров», захватившую фойе, что-то пролепетала вахтёрше про библиотеку и пошла вверх по лестнице. Те же широкие перила, удобные для скольжения по ним вниз, та же дверь под лестницей, где однажды мы нашли тайный ход (а точнее какую-то вентиляцию). Острое, насквозь просвечивающее сегодняшний момент ощущение детства, которого, однако, не ухватить, как во сне.
И тут же, на третьем этаже, изостудия, а на подступах к ней, на стене, в рамочке лицо Юрия Матвеевича Севастьянова, легендарного учителя рисования, который говорил мне просто «рисуй красный день» или «посмотри, сегодня синие деревья». Мы по вольному расписанию прибегали в его две комнаты, где в одной, «для младших», стоял огромный стол, заваленный свежими работами, и всегда сыро пахло гуашью, а по стенам висели наши рисунки. По-моему, он один дал мне (да и не только мне, преподавал 32 года) больше, чем половина школьного образования.
Первая персональная выставка работ самого Юрия Матвеевича состоялась уже после его смерти. Сейчас рядом с его фотографией висело несколько акварелей хорошей, классической школы. Я подумала, что впервые вижу, как писал учитель, подумала, что на фото явно не хватает берета и серого рабочего халата, в которых он всегда вёл занятия. Удивилась, в который раз, строгой и ясной иконописности его лица. Типаж, совершенно не свойственный здешним местам. Хотя чему удивляться? Угольные копи в своё время поднимали сосланные, мало ли откуда могло занести? И только потом до меня дошло, что наша изостудия располагалась в другом крыле здания, по другой лестнице, но сны ведь всегда зеркалят и искажают пространство?
Чтобы ещё раз проверить «ощущение вхождения в сон», я пустилась во все тяжкие: зашла в бывший кинотеатр Калинина, чего тоже старательно избегала много лет после того, как его приспособили под торговый центр «Азия». Кинотеатр по другую сторону площади от Дворца пионеров, около фонтан, давно набравший в рот воды, и ели, которые я помню в лицо. Ну, и вообще, «Легенда о динозавре», «Синьор Робинзон», мороженое по 15 копеек, а тут какой-то китайский, прости господи, рынок.
Внутри было пустынно, на входе сидел китаец Антон, перегородки между кассовым предбанником, фойе и зрительным залом отсутствовали. Я меланхолично бродила между рядами со шмотьём, пытаясь совместить в своей голове воспоминания детства и перелопаченную историей реальность. А потом постепенно увлеклась другим. И, когда примеряла платье в примерочной, отметила, что стоит она (примерочная) как раз там, где были когда-то «места для поцелуев». Но на передний план вышли уже другие заботы. Полусон, полуявь кончились, и я будто впервые ясно ощутила город своих одноклассников, оставшихся здесь, который очень сильно отличается от моего. Что нормально.
Солдатский пляж
#mestostrannoe15
#mestostrannoe15
07.02.2019
Продолжим наши антиистории про странные места без внятного сюжета. Жители Балаклавы называют этот пляж Солдатским или Матросским. Реже Мраморным. Он расположен с непарадной стороны бухты. За гравийным заводом, за «Музеем Холодной войны» — спрятанной в горе Таврос базы подводных лодок. Объект № 825 ГТС мог выдержать атомный удар мощностью до 100 килотонн, и из-за него «гавани Листригонов» более тридцати лет не существовало ни на одной карте, разве что на очень секретных. Но местные безошибочно знали, когда их субмарины возвращаются домой: тогда на базарчиках из-за спущенных шлюзов в изобилии появлялась свежая рыба.
Солдатский пляж как раз чуть наискосок от второго выхода с базы, через который подлодки отправлялись в открытое море. Мы с Ивановым набрели на него в январе 2015, когда нас угораздило встретить Новый год в «транзитной комнате отдыха» Севастопольского ж-д вокзала. Тогда в первый и последний раз мы отправились в Крым на автобусе из Москвы.
Война на Украине ещё не стала хронической, и с Новоясеневской автостанции люди ехали на праздники с заработков домой. По-своему нарядные: с новыми китайскими сумками, в новых китайских пуховиках, китайских джинсах, китайских кроссовках. В маленьком, тесно набитом помещении некуда было сесть, и до сих пор я не ощущала себя частью такой сосредоточенной, молчаливой и очень собранной, несмотря на утренние сумерки, толпы. Туалет в автобусе «Москва-Симферополь» не работал, пилоты-молдаване никуда особо не торопились, мы попали в многочасовую пробку под Воронежем, под снегопад в Липецкой области, увязли у города Конь-Колодезь.
В Симферополе, куда прибыли вечером 31 декабря, чудом успели купить копченую курицу, бутылку коньяка и вскочить в последнюю электричку до Севастополя. Его железнодорожный вокзал стоял непривычно пустой, тёмный, тихий, в зале ожидания почему-то слабо пахло аптекой. Украина только-только отменила все свои поезда.
Именно это ощущение безвременья, раз за разом накатывающего и отступающего, как морской прибой, составляло главную причину обаяния Солдатского пляжа и строений на нём, чьи развалины будто впитывали в себя и растворяли, превращая в странную живописную натуру, все людские капризы и идеи. Я, например, не сразу поняла, что вывески «Скобяная лавка» и «Дамский зал» на покосившихся хибарах — всего лишь брошенные киношниками декорации. А вот красная каменная звезда, спрятанная в траве ярусом выше, вполне реальный памятник эпохи. Руина, разрисованная в беззаботном растаманском духе, родилась, возможно, секретным военным объектом, а потом чем только не была — лодочной станцией, базой аквалангистов, кафе.
Настоящее кафе, стоящее почти у линии прибоя, тоже носило следы запустения, хотя, к началу сезона, поправив макияж, может и оживало. Сейчас здесь хозяйничал ободранный кот с глумливой рожей Черча из «Кладбища домашних животных». Он вполне мирно уживался с рослым рыжим псом, которого прикармливали два солдатика-срочника.
В домике около кафе был постоянный пост, видимо, оставшийся с тех времён, когда на пляже базировалась советская Экспедиция подводных работ особого значения (ЭПРОН), их Клуб и первая в Советах Школа водолазов. Весь комплекс военного городка с балюстрадами ещё стоял, зияя провалившимися крышами, чуть дальше, по дороге в горы. Его построили, когда в начале ХХ века организовали несколько международных экспедиций для поиска золота с затонувшего у входа в бухту парусника «Чёрный принц». Время здесь упорно сворачивалось в кольцо.
А я порадовалась за солдатиков. Им, наверное, вольготно нести службу в такой глуши, подальше от командирских глаз, топить печку, курить на деревянном причале, удить тайком рыбу, делиться казённым пайком с кошками и собаками, которые в отличие от людей, демонстрируют в тёплых краях редкую уживчивость и незлобивость.
Солдатский пляж как раз чуть наискосок от второго выхода с базы, через который подлодки отправлялись в открытое море. Мы с Ивановым набрели на него в январе 2015, когда нас угораздило встретить Новый год в «транзитной комнате отдыха» Севастопольского ж-д вокзала. Тогда в первый и последний раз мы отправились в Крым на автобусе из Москвы.
Война на Украине ещё не стала хронической, и с Новоясеневской автостанции люди ехали на праздники с заработков домой. По-своему нарядные: с новыми китайскими сумками, в новых китайских пуховиках, китайских джинсах, китайских кроссовках. В маленьком, тесно набитом помещении некуда было сесть, и до сих пор я не ощущала себя частью такой сосредоточенной, молчаливой и очень собранной, несмотря на утренние сумерки, толпы. Туалет в автобусе «Москва-Симферополь» не работал, пилоты-молдаване никуда особо не торопились, мы попали в многочасовую пробку под Воронежем, под снегопад в Липецкой области, увязли у города Конь-Колодезь.
В Симферополе, куда прибыли вечером 31 декабря, чудом успели купить копченую курицу, бутылку коньяка и вскочить в последнюю электричку до Севастополя. Его железнодорожный вокзал стоял непривычно пустой, тёмный, тихий, в зале ожидания почему-то слабо пахло аптекой. Украина только-только отменила все свои поезда.
Именно это ощущение безвременья, раз за разом накатывающего и отступающего, как морской прибой, составляло главную причину обаяния Солдатского пляжа и строений на нём, чьи развалины будто впитывали в себя и растворяли, превращая в странную живописную натуру, все людские капризы и идеи. Я, например, не сразу поняла, что вывески «Скобяная лавка» и «Дамский зал» на покосившихся хибарах — всего лишь брошенные киношниками декорации. А вот красная каменная звезда, спрятанная в траве ярусом выше, вполне реальный памятник эпохи. Руина, разрисованная в беззаботном растаманском духе, родилась, возможно, секретным военным объектом, а потом чем только не была — лодочной станцией, базой аквалангистов, кафе.
Настоящее кафе, стоящее почти у линии прибоя, тоже носило следы запустения, хотя, к началу сезона, поправив макияж, может и оживало. Сейчас здесь хозяйничал ободранный кот с глумливой рожей Черча из «Кладбища домашних животных». Он вполне мирно уживался с рослым рыжим псом, которого прикармливали два солдатика-срочника.
В домике около кафе был постоянный пост, видимо, оставшийся с тех времён, когда на пляже базировалась советская Экспедиция подводных работ особого значения (ЭПРОН), их Клуб и первая в Советах Школа водолазов. Весь комплекс военного городка с балюстрадами ещё стоял, зияя провалившимися крышами, чуть дальше, по дороге в горы. Его построили, когда в начале ХХ века организовали несколько международных экспедиций для поиска золота с затонувшего у входа в бухту парусника «Чёрный принц». Время здесь упорно сворачивалось в кольцо.
А я порадовалась за солдатиков. Им, наверное, вольготно нести службу в такой глуши, подальше от командирских глаз, топить печку, курить на деревянном причале, удить тайком рыбу, делиться казённым пайком с кошками и собаками, которые в отличие от людей, демонстрируют в тёплых краях редкую уживчивость и незлобивость.
Платформа «Псырцха»
#mestostrannoe15
#mestostrannoe15
3-7.02.2019
Я думаю, между этими местами должна быть какая-то связь, они должны принадлежать одному — здесь лучше сказать «королевству» — не то кривых зеркал, не то потерянного времени, хотя территориально разбросаны довольно далеко друг от друга, и будто спрятаны спасительной шапкой-невидимкой от глаз деятельной части населения планеты, которая и месяца прожить не может без войны, ремонта, тайм-менеджмента и Сверхзадач с большой буквы С. Про эти места просто забыли, и они уцелели, тихонько тлея на обочине магистральных путей, наверняка в ожидании того, когда и по ним проедет бульдозер Большой истории. Список их пополняется не так уж часто: железнодорожная платформа Псырцха в Новом Афоне, пятигорские бюветы, Солдатский пляж в Балаклаве. Почему-то, возвращаясь сюда, и находя всё без изменений, я испытываю какую-то трудноопределимую по знаку вибрацию внутри, переживание оставленного всеми (а значит только твоего, нуждающегося в тебе и нужного тебе) места, очень похожее на счастье.
Железнодорожную платформу «Псырцха», под крышей затейливого павильона которой ржавеет вывеска её непроизносимого на русском имени, мы нашли случайно. Последовали даже не за отдыхающими, троп которых всегда сторонились, а за изумрудными стрекозами. Они вились у самого парапета смотровой площадки, откуда туристы обычно любуются Новоафонским водопадом. Одна из них, преследуемая моим фотоаппаратом, и заманила нас к началу лестницы, ведущей вверх, к гребню водосливной плотины, замыкающей панораму небольшой площади. Стрекоза растаяла в самом начале тенистой аллеи, идущей вдоль пруда-водохранилища, но на прощание так ослепила промельком своих сине-зелёных с металлическим отливом крыльев, будто предупреждала, что сейчас начнётся урок по колористике.
Железнодорожную платформу «Псырцха», под крышей затейливого павильона которой ржавеет вывеска её непроизносимого на русском имени, мы нашли случайно. Последовали даже не за отдыхающими, троп которых всегда сторонились, а за изумрудными стрекозами. Они вились у самого парапета смотровой площадки, откуда туристы обычно любуются Новоафонским водопадом. Одна из них, преследуемая моим фотоаппаратом, и заманила нас к началу лестницы, ведущей вверх, к гребню водосливной плотины, замыкающей панораму небольшой площади. Стрекоза растаяла в самом начале тенистой аллеи, идущей вдоль пруда-водохранилища, но на прощание так ослепила промельком своих сине-зелёных с металлическим отливом крыльев, будто предупреждала, что сейчас начнётся урок по колористике.
Я и теперь затрудняюсь определить по шкале «зелёный-бирюзовый» цвет той воды, сквозь которую просматривались на мелководье, ближе к берегу, тени больших рыб. Опять же: мы наблюдали щедро залитую светом картину пруда с аллеи, не менее щедро, чуть не до сумерек, накрытую буйной абхазской растительностью. Фотоаппарат здесь без вспышки не брал. И беззаботная беззубая старушка, торгующая соком «фейхуя», как было указано у неё на картонке, навсегда получилась смазанной в недрах его цифровой памяти. В отличие от нависающего над дальним углом пруда в роскошном послеполуденном блеске павильона-пагоды. Но как же я была разочарована вечером, когда рассматривала то, что получилось: моя мыльница почти не уловила чудесной ауры этого странного места.
Прежде всего, маленькая, похожая на игрушку, станция оказалась совершенно безлюдной. И пустота её тихонько звенела цикадами, затаившимися на обрывистых склонах дремучего парка Симона Кананита с того «берега» полотна. С двух сторон короткий отрезок железной дороги замыкали тоннели, с круглыми окнами в верхней части увитых плющом порталов, с неприметными караульными постами. В город, кроме аллеи над водохранилищем, вёл ещё узкий автомобильный тоннель на улицу Ладарии. При желании станция со всеми своими нарядными фонарными столбами, вазонами и лепными украшениями блокировалась в несколько минут. Построенная в 1944 году она когда-то носила название Объект «Дача», и совсем близко, в горах скрывалась одна из абхазских резиденций Сталина. Там сейчас располагался музей, его смотрители сушили полотенца и купальники на задней веранде, кое-как косили траву и почти не собирали падалицу айвы. А платформа, бесполезная, как любое произведение искусства, бездействовала: её история теперь была просто печальным перечнем отменённых поездов.
На полу в центре круглого павильона большое солнечное пятно дремало в аккурат на семиконечной звезде, выложенной разноцветным мрамором. Хоть сейчас становись в это средоточие никому уже не нужной тайны и начинай ритуал. Я и встала, и прислушалась к себе. И почему-то вспомнила, как в конце восьмидесятых мы с подругой-архитектором впервые приехали в Верхотурье, храмы которого только-только начали восстанавливать. Но она не смотрела на нарядные, отреставрированные маковки и стены, а что-то недовольно пробурчала в том смысле, что мы относимся к поколению, которое всегда будет гораздо более чувствительно к печальному обаянию руин, и этого не исправишь.
Прежде всего, маленькая, похожая на игрушку, станция оказалась совершенно безлюдной. И пустота её тихонько звенела цикадами, затаившимися на обрывистых склонах дремучего парка Симона Кананита с того «берега» полотна. С двух сторон короткий отрезок железной дороги замыкали тоннели, с круглыми окнами в верхней части увитых плющом порталов, с неприметными караульными постами. В город, кроме аллеи над водохранилищем, вёл ещё узкий автомобильный тоннель на улицу Ладарии. При желании станция со всеми своими нарядными фонарными столбами, вазонами и лепными украшениями блокировалась в несколько минут. Построенная в 1944 году она когда-то носила название Объект «Дача», и совсем близко, в горах скрывалась одна из абхазских резиденций Сталина. Там сейчас располагался музей, его смотрители сушили полотенца и купальники на задней веранде, кое-как косили траву и почти не собирали падалицу айвы. А платформа, бесполезная, как любое произведение искусства, бездействовала: её история теперь была просто печальным перечнем отменённых поездов.
На полу в центре круглого павильона большое солнечное пятно дремало в аккурат на семиконечной звезде, выложенной разноцветным мрамором. Хоть сейчас становись в это средоточие никому уже не нужной тайны и начинай ритуал. Я и встала, и прислушалась к себе. И почему-то вспомнила, как в конце восьмидесятых мы с подругой-архитектором впервые приехали в Верхотурье, храмы которого только-только начали восстанавливать. Но она не смотрела на нарядные, отреставрированные маковки и стены, а что-то недовольно пробурчала в том смысле, что мы относимся к поколению, которое всегда будет гораздо более чувствительно к печальному обаянию руин, и этого не исправишь.
Лето до макушки иван-чая (часы №1)
30.07.2017
Первое возвращение в летний дом после зимнего сезона, пусть даже и в самом конце июля, всё равно воспринимается как премьера, праздник. Тем более, здесь часы иван-чая, видимо специально для нас, отстают. Показывают почему-то меньше половины лета. Метёлки даже до середины не отцвели. И каждый запах: белого донника, жёлтого донника, ягодника, печного дыма, застоявшейся воды в болотце, вызывает радость, сообщая, что я вернулась домой. Причём в какое-то глубокое «домой», расположенное значительно дальше прошлогодних и позапрошлогодних воспоминаний. А уж крепкий, сопливый бычок, который щедро, при первом же заходе, шлёпает мне в руки «наш» лесок, и вовсе тянет на все четыре белых, собранных не здесь.
В доме совсем не накопилось пыли за те 11 месяцев, что мы тут не были — и откуда её только в городе берут? Мыши обошли стороной наши крупы и вермишель, чай с кофе за зиму и долгую холодную весну не отсырели, зато водка, в которую бросили горсть последней черёмухи перед отъездом, превратилась в настоящий шедевр. Я первым делом кинулась среди травы искать грядку, на которую в прошлый год было брошено столько сил. Куда там! Даже вход в туалет перегородил гренадерского вида репейник. Того и гляди — попросит визу показать, что имеешь право. Но обкашивать решили аккуратно, огорода в этом году уже не разбить, а настоящая лесная поляна на участке по нам выглядит куда живописнее, чем бритый лужок.
В доме совсем не накопилось пыли за те 11 месяцев, что мы тут не были — и откуда её только в городе берут? Мыши обошли стороной наши крупы и вермишель, чай с кофе за зиму и долгую холодную весну не отсырели, зато водка, в которую бросили горсть последней черёмухи перед отъездом, превратилась в настоящий шедевр. Я первым делом кинулась среди травы искать грядку, на которую в прошлый год было брошено столько сил. Куда там! Даже вход в туалет перегородил гренадерского вида репейник. Того и гляди — попросит визу показать, что имеешь право. Но обкашивать решили аккуратно, огорода в этом году уже не разбить, а настоящая лесная поляна на участке по нам выглядит куда живописнее, чем бритый лужок.
Спирали улитки (часы №2)
10.09.2016
Однажды в детстве я разобрала калейдоскоп. Не то чтобы к тому времени я верила, будто у кукол отрастают волосы, если их остричь, но тут испытала сильное разочарование. Словно наткнулась на крепко запертую дверь. Матовое круглое стекло, обрезки картона, щепотка цветных осколков. И всё? А куда делось чудо живых и горячих красок?
Оно вернулось много лет спустя, при рассматривании витражей в католических церквях. Особенно, когда темно и полумрак до начала службы скрывает всё лишнее: можно пережить почти наяву заветное детское желание — стать крошечным, пробраться к сути любой вещи и тихонько замереть около неё. Например, суть Пизанского кафедрального собора (того, что между башней и баптистерием) в том, что он морской. Собор-корабль, впустивший в себя море.
Дело даже не в прямых отсылах. Не в том, что он был построен, когда Пиза ощущала себя великой морской державой; и не в том, что волны бушуют на полотнах боковых нефов. И даже не в том, что привет от Нептуна — хвост глубоководного змея или плавник — нет-нет, да мелькнет в ажурной резьбе алтарного мрамора. Важнее нечто трудноуловимое, то, что когда-то роднило для меня грошовый калейдоскоп из «Детского мира» с подзорными трубами кругосветных путешествий.
Мы слушали здесь концерт духовной музыки. Почти спектакль, созданный из композиций разных эпох, для голоса, струнных, отдельно для органа и исполненный без пауз. Музыка 16-го века была сплетена с произведениями композиторов, родившихся в 20-м, практически без швов. Четко угадывалась разве что Арво Пярт. Хористы и оркестранты перемещались во время концерта, осваивая пространство собора, от алтарной части до балконов в зоне притвора. Созданный практически вживую стереофонический эффект обступил слушателей морской пучиной. Когда всё кончилось, и мы вышли в ночь, блазнилось, что воздух пахнет солью и водорослями с Марина-ди-Пиза.
Но окончательно внутрь своего детского калейдоскопа я попала в скромной церкви Святой Катарины. Она стояла на углу круглой площади, обсаженной платанами. Была гулкой, пахла, как деревянный пенал, и граничила со школьным двором. Казалось, дверь, разделяющая два пространства, не выдержит, и весь этот гвалт большой перемены, со всеми моими — хорошими и не очень детскими воспоминаниями — вот-вот ворвется в темное помещение, где только я и витражи. Вместе с безжалостным светом. И они наконец-то встретятся: волшебная страна, которую так щедро обещали когда-то живые узоры калейдоскопа и гомонящая реальность. Жизнь, пусть и ненадолго, представилась не дурной бесконечностью, а уютными спиралями виноградной улитки, где каждый новый виток, обобщая и концентрируя предыдущий опыт, приводит к цели.
Оно вернулось много лет спустя, при рассматривании витражей в католических церквях. Особенно, когда темно и полумрак до начала службы скрывает всё лишнее: можно пережить почти наяву заветное детское желание — стать крошечным, пробраться к сути любой вещи и тихонько замереть около неё. Например, суть Пизанского кафедрального собора (того, что между башней и баптистерием) в том, что он морской. Собор-корабль, впустивший в себя море.
Дело даже не в прямых отсылах. Не в том, что он был построен, когда Пиза ощущала себя великой морской державой; и не в том, что волны бушуют на полотнах боковых нефов. И даже не в том, что привет от Нептуна — хвост глубоководного змея или плавник — нет-нет, да мелькнет в ажурной резьбе алтарного мрамора. Важнее нечто трудноуловимое, то, что когда-то роднило для меня грошовый калейдоскоп из «Детского мира» с подзорными трубами кругосветных путешествий.
Мы слушали здесь концерт духовной музыки. Почти спектакль, созданный из композиций разных эпох, для голоса, струнных, отдельно для органа и исполненный без пауз. Музыка 16-го века была сплетена с произведениями композиторов, родившихся в 20-м, практически без швов. Четко угадывалась разве что Арво Пярт. Хористы и оркестранты перемещались во время концерта, осваивая пространство собора, от алтарной части до балконов в зоне притвора. Созданный практически вживую стереофонический эффект обступил слушателей морской пучиной. Когда всё кончилось, и мы вышли в ночь, блазнилось, что воздух пахнет солью и водорослями с Марина-ди-Пиза.
Но окончательно внутрь своего детского калейдоскопа я попала в скромной церкви Святой Катарины. Она стояла на углу круглой площади, обсаженной платанами. Была гулкой, пахла, как деревянный пенал, и граничила со школьным двором. Казалось, дверь, разделяющая два пространства, не выдержит, и весь этот гвалт большой перемены, со всеми моими — хорошими и не очень детскими воспоминаниями — вот-вот ворвется в темное помещение, где только я и витражи. Вместе с безжалостным светом. И они наконец-то встретятся: волшебная страна, которую так щедро обещали когда-то живые узоры калейдоскопа и гомонящая реальность. Жизнь, пусть и ненадолго, представилась не дурной бесконечностью, а уютными спиралями виноградной улитки, где каждый новый виток, обобщая и концентрируя предыдущий опыт, приводит к цели.
Как мы переходили границу (часы № 3)
#mestostrannoe15-3
#mestostrannoe15-3
11.09.2015
Это единственный участок пляжа, огражденный от набережной бетонным забором. Когда-то сюда пускали только избранных. Сейчас железные ворота гостеприимно раскрыты, на них табличка «Пляж. Государственная дача. Вход свободный». Отдыхающих зазывают wi-fi зоной (врут) и шашлыками из баранины в кафе «Лыхны». Кофе по-восточному достаточно дорогой — 50 рублей.
Мы забрались сюда в поисках тени, облюбовав заброшенную, уходящую в море метров на 40, пристань. Судя по экстерьеру, её построили в 60-х годах прошлого века. Значит, для Хрущева (вверху, за шоссе, сразу две дачи — Хрущева и Сталина). А здесь, среди бетонных основ, можно затаиться в прохладе и тихонько наблюдать за жизнью вокруг.
На море неинтересно: полный штиль и линия перехода воды в небо почти незаметна. Изумрудные, светящиеся тени колышутся по перекрытиям пристани и на её несущих столбах, опоясанных гирляндами мидий. Остроклювые, мелкие, точно черные семечки. Кое-где в них вкраплены светло-коричневые экземпляры. Если их внутренность опустошена и створки раскрыты, мидии напоминают присевших передохнуть бабочек.
Коснешься рукой гирлянды — в море, как паучки, посыплются малютки-крабы. Ниже границы воды прячутся рапаны. Выше, чуть в стороне, крепко сидит на бетоне ракушка-колпачок. Она медленно, миллиметр за миллиметром, движется только по часовой стрелке, никогда против. Идеальный прибор для измерения здешнего еле ползущего времени.
Недалеко от нас на берегу компания молодых ребят. Девочка деловито нанизывает шашлыки, парни уносят их к костерку у здания пристани. Помещение закрыто. Я заглядывала туда сквозь деревянные жалюзи, обвитые лианой — одинокий сломанный стул и белёсая пыль. Ничего интересного. Но если пройти двадцать метров вправо, наткнешься на неприметный бункер и тоннель.
Он на удивление чисто выметен, не пахнет испражнениями, исправно горят под потолком круглые лампионы. Иногда прочертит нервную траекторию летучая мышь. Мы прошли по тоннелю до конца и оказались по ту сторону еще одной бетонной стены, в заброшенном парке и в другом времени. Мелко трепетали, как перья диковинных птиц, листья пальмовой аллеи, за которой виднелся строгий фасад дачи. Окна кое-где приоткрыты, сушатся полотенца, людей не видно. Только одиноко пасется в зарослях серый конь. И потихоньку в голове строчками Высоцкого начинает складываться, тренькать то, что постоянно ускользало в определении этого места:
Спит капитан и ему снится,
Что открыли границу, как ворота в Кремле.
Ему и нафиг не нужна была чужая заграница,
Он пройтиться хотел по ничейной земле.
Почему же нельзя? Ведь она же ничья,
Ведь она же нейтральная.
Мы забрались сюда в поисках тени, облюбовав заброшенную, уходящую в море метров на 40, пристань. Судя по экстерьеру, её построили в 60-х годах прошлого века. Значит, для Хрущева (вверху, за шоссе, сразу две дачи — Хрущева и Сталина). А здесь, среди бетонных основ, можно затаиться в прохладе и тихонько наблюдать за жизнью вокруг.
На море неинтересно: полный штиль и линия перехода воды в небо почти незаметна. Изумрудные, светящиеся тени колышутся по перекрытиям пристани и на её несущих столбах, опоясанных гирляндами мидий. Остроклювые, мелкие, точно черные семечки. Кое-где в них вкраплены светло-коричневые экземпляры. Если их внутренность опустошена и створки раскрыты, мидии напоминают присевших передохнуть бабочек.
Коснешься рукой гирлянды — в море, как паучки, посыплются малютки-крабы. Ниже границы воды прячутся рапаны. Выше, чуть в стороне, крепко сидит на бетоне ракушка-колпачок. Она медленно, миллиметр за миллиметром, движется только по часовой стрелке, никогда против. Идеальный прибор для измерения здешнего еле ползущего времени.
Недалеко от нас на берегу компания молодых ребят. Девочка деловито нанизывает шашлыки, парни уносят их к костерку у здания пристани. Помещение закрыто. Я заглядывала туда сквозь деревянные жалюзи, обвитые лианой — одинокий сломанный стул и белёсая пыль. Ничего интересного. Но если пройти двадцать метров вправо, наткнешься на неприметный бункер и тоннель.
Он на удивление чисто выметен, не пахнет испражнениями, исправно горят под потолком круглые лампионы. Иногда прочертит нервную траекторию летучая мышь. Мы прошли по тоннелю до конца и оказались по ту сторону еще одной бетонной стены, в заброшенном парке и в другом времени. Мелко трепетали, как перья диковинных птиц, листья пальмовой аллеи, за которой виднелся строгий фасад дачи. Окна кое-где приоткрыты, сушатся полотенца, людей не видно. Только одиноко пасется в зарослях серый конь. И потихоньку в голове строчками Высоцкого начинает складываться, тренькать то, что постоянно ускользало в определении этого места:
Спит капитан и ему снится,
Что открыли границу, как ворота в Кремле.
Ему и нафиг не нужна была чужая заграница,
Он пройтиться хотел по ничейной земле.
Почему же нельзя? Ведь она же ничья,
Ведь она же нейтральная.
Елена Соловьёва
Там, где я БЛУКаю
