Крым глазами библиотекарей
Заведующая региональным центром доступа к информационным ресурсам Президентской библиотеки им. Б.Н. Ельцина
Анастасия Васильевна Русина
Свердловская универсальная научная библиотека им. В. Г. Белинского
г. Екатеринбург
г. Екатеринбург
Дышать счастьем, воздухом, напоенным ароматом розмарина, можжевельника, чего-то неведомого. Бродить часами, удивляясь и вдохновляясь, и влюбляясь с каждым шагом. Рассматривать десятки и сотни сортовых хризантем. Любоваться прекрасными розами. Никитский ботанический сад и парк Монтедор, золотой мыс.
Медленно загораются круглые лампы на перилах прибрежного кафе. Столики, накрытые белоснежными скатертями, ждут гостей, даже бокалы стоят, и на крошечной, почти импровизированной сцене поёт мужчина, выразительный баритон плывет над пустой верандой и тающим в сумерках морем.
Медленно загораются круглые лампы на перилах прибрежного кафе. Столики, накрытые белоснежными скатертями, ждут гостей, даже бокалы стоят, и на крошечной, почти импровизированной сцене поёт мужчина, выразительный баритон плывет над пустой верандой и тающим в сумерках морем.
Осень. Настойчивые турагенты, базирующиеся в ларьках со списками экскурсий, уходят с побережья в четыре, если не раньше, и ежедневно грозят скорым закрытием сезона и отменой – до мая – вообще всех маршрутов. Розовые галечные пляжи оживают по утрам, некоторые смельчаки – в основном, представительницы прекрасного пола – даже решаются на короткие, но смелые заплывы; но вечером, когда спускается прохлада, а Аю-Даг, действительно похожий на медведя, окунувшегося длинной мордой в воду, подергивается туманной дымкой, все вновь замирает. Кроме моря, живого, волнующего и волнующегося, ласкающегося к пологому берегу и вновь мерно уходящего – опаловые камни рассыпаются в кремовой пене.
В палисадниках привычных панелек растут пальмы и лианы с огромными пёстрыми цветами. На стихийных рынках – пучки лаванды и розмарина.
Поднимаясь к белоснежному прекрасному храму, похожему на корабль, обернись: увидишь горы.
Гурзуф, маленький, камерный, но не перестающий открываться новыми уголками и неожиданными встречами, занял свое надёжное место в моём сердце, как и нарядная, артистичная, кинематографичная Ялта.
В палисадниках привычных панелек растут пальмы и лианы с огромными пёстрыми цветами. На стихийных рынках – пучки лаванды и розмарина.
Поднимаясь к белоснежному прекрасному храму, похожему на корабль, обернись: увидишь горы.
Гурзуф, маленький, камерный, но не перестающий открываться новыми уголками и неожиданными встречами, занял свое надёжное место в моём сердце, как и нарядная, артистичная, кинематографичная Ялта.
Наверное, мне бы хотелось здесь жить. Не сейчас, когда-нибудь потом, когда ритм мегаполиса начнет утомлять, когда отсеется сквозь сито лет будничное и суетное, и захочется тишины. Впрочем, за тишиной, за внутренней гармонией я готова возвращаться сюда так часто, как это возможно. Лучше и правда осенью, когда побережье замирает, как сделал это Бродский, гостивший у Ирины Медведевой; ей и посвящено знаменитое «Октябрь. Море поутру...», ей и, получается, Гурзуфу. А Чехов купил здесь дачу с кусочком моря, со скалами и крохотным домиком. У подножия Аю-Дага, медведя, иногда исчезающего в тумане, раскинулся Артек; забор массивный – не заглянешь, разве что в ворота, когда заезжают автобусы. А так хочется внутрь, к костру, горящему ярко-ярко, с набережной видно, слушать легенды и петь песни, обнимая друзей за плечи.
Набережная, кстати, длинная, и, как водится, все самое интересное находишь вовсе не там, где ожидал. И привязываешься сердцем как-то сразу ко всему – уютной, словно вынутой из прошлого, почте, дворам-клеточкам типовых пятиэтажек, бывших бы абсолютно обычными, если бы не пальмы у подъездов, к узким, круто изогнутым улочкам, вездесущим разномастным кошкам, серебристым оливам, розовой гальке, медленным и всегда разным закатам. Гурзуф оказалось очень легко примерить на себя. Так редко бывает.
Пыль веков, которую нельзя тревожить. Безуспешные попытки отыскать вино своего года рождения. Глубоко поразившая история завода в военные годы – до мурашек, до замирания сердца, стоит только представить все, как лилась алая река драгоценного рубинового, не доставшегося врагу... И это «Вино – живой организм. Оно рождается, крепнет, достигает зрелости, и никто не знает, каков его срок...»
Гигантские бочки, в которые проникают сотрудники в респираторах, чтобы очистить. Как, как они могут туда попасть через крохотную форточку? Стеклянные трубы, по ним льется виноматериал: машина как раз приехала, и мы видим, как струится будущее вино. А я видела и виноградники. И небольшой завод в Гурзуфе, откуда привозят виноматериал. И тот самый красный камень, которого белый мускат – действительно, камень, действительно, красный, и лозы вокруг стройными невысокими рядами. Так круг замкнулся, от бледно-алой скалы, мелькнувшей за окном автобуса, до ровных рядов магазинных бутылок с вогнутым дном и пробкой, сделанной из прессованной стружки, а потому не столь долговечной, в отличие от вина коллекционного. И пьянящая эта летучая влюбленность – и в виноград, и в вино, и в Гурзуф, и в Крым – но виноград, который покупали на узких улочках вместе с инжиром, где вот его взять теперь, м?
Артистичная и эмоциональная Ялта влюбляет с первого взгляда; как остаться равнодушным к ее мягкому и искреннему обаянию? Хитрое переплетение улочек за каждым углом обещает сюрприз: то едва заметный дворец эмира Бухарского, надёжно упрятанный за санаторские стены, то здание киностудии, то какой-нибудь приметный дом, то внезапная стена из кустарников и забор там, где, ты полагал, пройдешь насквозь и даже увидишь чью-то дореволюционную усадьбу. Ялту важно почувствовать, ей нужно поверить, и тогда город откроется, как музыкальная шкатулка.
Кинематографичная, яркая, вся словно составленная из тысяч стёклышек калейдоскопа, деталей, делающих ее самой собой, Ялта может быть и лиричной, нежной, трепетной; она многолика и разнообразна, город со стержнем, глубокий и светлый. Какие чувства испытываешь на даче Чехова, словами передать невозможно... Сад, который писатель высадил сам, и треть растений живёт, растет, и старая груша плодоносит вопреки всем учебникам ботаники, и столетняя роза ласково обнимает дом, дом, выдающий гостеприимного хозяина с редким чувством меры, превосходным вкусом.
Набережная, равной которых нет (разве что Ницца осмелится состязаться по длине и красоте), даже осенью становится пристанью художников и музыкантов. Ажурные скамейки, оплетенные летучим растением, голос, усиленный громкоговорителем приглашает на морскую прогулку. В колоритной восточной кондитерской мы берём попробовать пахлаву и развесной рахат-лукум. Чуть свернув с привычного маршрута, знакомимся с выставкой местного отделения Союза художников. С кораблика любуемся ялтинской панорамой, с канатной дороги, со смотровых площадок. Торопясь до темноты, запрыгиваем в новенький троллейбус. И плывут над городом переливы колокольного звона – к вечерней.
Красавица Ялта; мы всегда боимся за то, что любим, и реконструкция части набережной подтверждает этот страх: только бы не превратили тебя в глянцевый безликий пункт с типовым градоустройством. Так хочется, чтобы каждый, кто задумает что-то строить или менять, слышал тебя, дорогая.
Кинематографичная, яркая, вся словно составленная из тысяч стёклышек калейдоскопа, деталей, делающих ее самой собой, Ялта может быть и лиричной, нежной, трепетной; она многолика и разнообразна, город со стержнем, глубокий и светлый. Какие чувства испытываешь на даче Чехова, словами передать невозможно... Сад, который писатель высадил сам, и треть растений живёт, растет, и старая груша плодоносит вопреки всем учебникам ботаники, и столетняя роза ласково обнимает дом, дом, выдающий гостеприимного хозяина с редким чувством меры, превосходным вкусом.
Набережная, равной которых нет (разве что Ницца осмелится состязаться по длине и красоте), даже осенью становится пристанью художников и музыкантов. Ажурные скамейки, оплетенные летучим растением, голос, усиленный громкоговорителем приглашает на морскую прогулку. В колоритной восточной кондитерской мы берём попробовать пахлаву и развесной рахат-лукум. Чуть свернув с привычного маршрута, знакомимся с выставкой местного отделения Союза художников. С кораблика любуемся ялтинской панорамой, с канатной дороги, со смотровых площадок. Торопясь до темноты, запрыгиваем в новенький троллейбус. И плывут над городом переливы колокольного звона – к вечерней.
Красавица Ялта; мы всегда боимся за то, что любим, и реконструкция части набережной подтверждает этот страх: только бы не превратили тебя в глянцевый безликий пункт с типовым градоустройством. Так хочется, чтобы каждый, кто задумает что-то строить или менять, слышал тебя, дорогая.